Тогда я сказал ему:
— Если ты убьёшь моего товарища — немедленно умрёшь. Как только остальные придут в себя — умрёшь. Но у тебя есть шанс выйти живым.
— Да? И как же? — кивнул Карим вопросительно. — Неужели ты меня отпустишь?
— Да. Если ты сможешь убить меня ножом.
Карим помрачнел. Бросил взгляд на Айдарбека, наблюдавшего за нами.
— Нет. Твоего проводника ты взять с собой не сможешь, — предвосхитил я его вопрос. — Знаю, он тебе нужен, чтобы спуститься с гор. Но ты просто не успеешь. Выбор прост: либо смерть, либо шанс выжить. Что ты выбираешь?
Карим потянулся за автоматом Сагдиева. Неуклюже поднял его одной рукой и направил на меня. Проговорил ледяным тоном убийцы:
— Убить тебя ножом, говоришь? Тогда давай выйдем на улицу.
Мы стояли на пограничной тропе и держали друг друга на мушке. Что ж. Я смог вынудить Карима освободить Ильяса. Теперь придётся импровизировать.
Сумерки сгустились ещё сильнее. Солнце скрылось за горизонтом и окрасило тусклым кроваво-красным заревом далёкие, заслонившие его облака.
Ветер, казалось, стал дуть сильнее. Холодный, по-афгански злой, он пробирал даже сквозь бушлат.
Отступать было некуда. С одной стороны скала, с другой — глубокая пропасть. А перед лицом враг. Хорошо, что я не собирался отступать.
Карим твёрдо держал автомат.
— Значит, я должен убить тебя ножом? Ты намекаешь на честный бой? Или останешься с автоматом?
— А ты умеешь играть честно?
Карим хмыкнул.
— Знаешь, как мой рамз-наам? Позывной. Прозвище.
«Позывной? — подумал я. — Он действительно солдат. Значит, я должен взять его живым».
— Ханджар, — сказал Карим, не дождавшись моего ответа. — Нож, если говорить на твоём языке. Знаешь почему? Потому что я привык убивать врагов ножом.
— Зря ты делишься такими вещами, — недобро улыбнулся я, решив подразнить Карима. — Можем же вычислить.
Карим тоже показал в улыбке свои беловатые в сумерках зубы.
— Не вычислишь, если умрёшь.
— Ну так что? — не поддался я на провокацию. — На ножах?
— Бросай оружие, советский пограничник. Я — потом. За тобой.
— Хреново, когда недооцениваешь противника, — покачал я головой, стискивая свой АК. — Когда считаешь его дураком.
Карим ничего не ответил.
— Думаешь, я стану бросать оружие? — спросил тогда я.
— Ну я же согласился на твои условия, — кивнул мне Карим. — Отпустил твоего товарища.
— Потому что был приперт к стенке. По правде говоря, ты всё ещё приперт к ней.
Карим не ответил, только нервно потоптался на месте, держа оружие наготове. Он был неуверен. Я видел это по его взгляду.
Карим явно не привык встречать такое упорное психологическое сопротивление со стороны молодого с виду солдата. Не привык, а потому медлил. Чувствовал подвох, но не мог понять, где он. И это было мне на руку.
— Время у тебя выходит, — продолжил я. — Скоро пограничники придут в себя. Возможно, твой друг-киргиз, который явно пошёл с тобой в горы из-под палки, уже приводит их в чувство.
Карим нахмурился, нахальная маска, с которой он рассказывал мне о своём позывном и провоцировал выкинуть автомат, без остатка сошла с его лица. В глазах осталась сверкать только нервная злоба.
— И тогда тебя пристрелят, как собаку, — закончил я.
— Шайтан… — протянул Карим. — Ты решил солгать мне. Потянуть время.
«Нет. Я решил взять тебя живым», — подумал я.
— Нет. У тебя действительно есть шанс убить меня и уйти, — ответил я Кариму. — Всё честно. Я привык держать слово.
— Тогда считаем до трёх и бросаем вместе, — предложил Карим, нервно стискивая автомат.
— А давай!
Карим выдохнул. Стал считать:
— Раз.
— Два, — быстро ответил я, не дав ему времени подумать.
— Три… — докончил он.
Никто не выбросил оружия. Мы так и остались стоять на горной тропе, держа друг друга на мушках.
— Время — тик-так, — напомнил я и сделал самую мерзкую улыбку, какую только мог.
Карим помрачнел ещё сильнее. Сделался угрюмым, словно пенёк.
— Раз, — сказал он низким и хрипловатым от волнения голосом.
— Два.
— Три.
Мы синхронно отбросили автоматы к скале, под тропу. Карим тут же выхватил нож и бросился на меня в надежде, что я не успею среагировать.
Мой штык-нож оказался у меня в руке быстрее, чем он мог подумать. Однако и «Ханджар», как он себя назвал, тоже был скор.
Вместо того чтобы напасть, он замешкался. В боевой стойке, держа нож в согнутой руке, замер передо мной. Я — перед ним.
Мы стали топтаться на узком серпантине, выжидая удачного момента, чтобы напасть.