Этот странный некто стоял лицом к бетонному забору и смотрел поверх него, куда-то в темно-звездное небо границы. Смотрел и о чем-то думал. А еще курил.
Даже с такого расстояния я видел огонек его сигареты, разгоравшийся красной звездочкой при каждой затяжке, и тухнущий, когда боец отнимал сигарету от губ.
По комплекции я догадался, кто там стоит. И пошел ему навстречу.
Пограничник, кажется, настолько погрузился в свои мысли, что даже не услышал моих шагов.
— Витя, ты что здесь?
Когда я приблизился к нему и задал свой вопрос, пограничник вздрогнул, обернулся ко мне как-то испуганно. Затравленным, неуверенным движением, что не характерно было для всегда настороженного и внимательного старшего сержанта Вити Мартынова.
Витя уставился на меня округлившимися от неожиданности глазами. В тускло-желтом свете, исходившим от заставских окон, я увидел, что его глаза… блестят.
— Сашка? — хрипловатым от кома в горле голосом как-то испуганно спросил Мартынов. — Ты че так подкрался? Я даже не услышал…
При этом Мартынов принялся торопливыми, грубыми движениями вытирать лицо и особенно глаза.
«Слезы трет, — подумалось мне. — Не хочет, чтоб я видел».
— Ты чего не с остальными? Чего не готовишься к отъезду? — спросил я спокойным голосом.
Мартынов несколько мгновений будто бы хотел мне что-то сказать, но не решался.
— Да я вот… Вышел воздухом подышать… Душно нынче, — сказал он все так же хрипловато. — Не сидится мне в здании заставы.
Я не позволил неловкой тишине загустеть между нами. Сказал Вите, указывая на недлинные обрезки досок, что сложили у стены после ремонта крыши конюшни:
— Присядем?
— Ну… — Мартынов растерялся. — Давай… А тебе разве на службу не надо? Наряд готовить.
Странно было слушать в словах Мартынова сомнения. На службе, в боевой обстановке, все привыкли, что он соображал и отвечал четко. Уверенно. Сейчас уверенности в этом молодом, но уже волевом человеке я совсем не чувствовал.
— Минут десять у меня есть, — сказал я, присаживаясь первым.
Мартынов повременил несколько мгновений, потом тоже присел. Снова уставился в небо. Замолчал. Впрочем, притих он ненадолго.
— Много мы с тобою прошли, Сашка… — вздохнул он.
— И верно. Много.
Казалось, Мартынов продолжит свою мысль, но он не сделал этого. Снова замолчал ненадолго. Потом прикурил новую сигарету.
— Сегодня днем, — медленно и будто бы с трудом заговорил он после первой затяжки. — Я просил Тарана, чтобы он меня в ночь, на последний мой, дембельский дозор отправил.
— Он отказал, — не спросил, а констатировал я.
— М-г-м… Сказал, что мне нужно к отправке готовиться. Что отходил я свои дозоры. Теперь надо домой.
Я улыбнулся. Улыбнулся, хотя знал, что моей улыбки Витя в темноте не увидит.
— Что? Не хочешь домой ехать? — спросил я, в общем-то зная ответ.
— Хочу. Очень хочу, — покивал Мартынов. — Я по бате соскучился. По мамане. Да и по сестрице моей младшенькой.
Лицо Мартынова стало мечтательным и будто бы даже… счастливым.
— Вера у меня восьмой класс закончила. Выпускница. Пора… — Он грустно хохотнул. — Пора от нее женихов отгонять. Вот и буду отгонять. Как приеду.
— А чего ж ты тогда нос повесил? — спросил я с хитроватой ухмылкой.
Мартынов строго уставился на меня и даже нахмурился.
— А с чего это ты взял, что я нос повесил?
Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Потом Мартынов вздохнул.
— М-да… Саша-Саша… Проницательный ты черт. Ничего от тебя не скроешь. Заметил, пади, как я утирался тут?
— Заметил.
— Парням только не рассказывай, что я нюни распустил…
— Могила.
Мартынов снова очень тяжело вздохнул. В очередной раз поднял взгляд к темному, отдающему синевой небосклону.
— Не понимаю я, Саша, — сказал он с горечью. — Будто бы… Не могу осознать, что со мной приключилось. Будто бы и радоваться надо, что домой еду. Что не будет у меня над головой больше пуль свистеть. Что тяготы пограничной службы теперь позади. А в то же время…
Мартынов словно бы поперхнулся. Громко сглотнул.
— Будто бы большой кусок у меня щипцами из души вырывают. Значительный кусок. Думал я постоянно о том, что осточертели мне наряды, пограничная рутина. Осточертели сработки. Едово местное осточертело. И в то же время…
Он осекся на мгновение, как бы подбирая слова.
— И в то же время не могу я представить, как буду жить на гражданке. Не могу представить, как это теперь, без нарядов. Без отбоев. Без заставского распорядка. Как это, когда предоставлен ты сам себе и нет у тебя четкого в жизни порядка, как здесь. И когда подумаю — страшно становиться.