— Оно так, — согласился гость, — но только затруднительно определить качество. Скажем, зерно — это понятно: влажность, сорность… Или, к примеру, прокат стали…
— И здесь все ясно! — решительно прервал Фома Никитич, — Серафима Михайловна наша сколько людей достойных воспитала? Это вам качество? Есть у нее и герои, и ученые, — и никакой сорности. Или взять Бориса Петровича… — Фома Никитич опять подошел к излюбленной теме, и Лукерья Ивановна только поспевала подливать мужчинам чай.
…Закончив занятие с кружком, Кремлев вышел с несколькими ребятами из школы на улицу. Они проводили его до трамвайной остановки, подождали, пока сядет, и дружной ватагой двинулись в противоположную сторону.
— Он мне нравится, — словно продолжая ранее начатый разговор, признался Виктор Долгополов. Виктор не назвал имени Сергея Ивановича, но все поняли, что Долгополов имел в виду его.
— Резкий, — мимоходом, не настаивая особенно на своем мнении, бросил Балашов и начал что-то независимо насвистывать.
— С такими деточками, как мы, не только резким будешь — из себя выйдешь, — возразил Виктор и повернул к Борису свое круглое добродушное лицо. — Но зато Сергей Иванович не заигрывает… и нет у него казенщины. Когда мало — деловой и строгий, и всегда отзывчивый, как отец…
— И слов зря не тратит, а учит, — подтвердил Костя, стремительно перебросил сумку из правой руки в левую, — не то, что француженка — Капитолина, как заведет, как заве-де-ет свою машину: «Тише, тише, сколько раз вам, говорить… Почему вы такие несознательные? Вы уже не маленькие», — тошно слушать! А иногда мед точит, вроде она такая добрая: «Мальчики, перестаньте», — за нее стыдно!
Они были, как всегда, прямолинейно-жестоки в оценке взрослых и не делали никаких скидок.
— Химик вчера опять отличился, — презрительно усмехнулся Балашов.
Он шел несколько впереди товарищей и говорил не оборачиваясь.
— Кол мне поставил не потому, что я не знал, а за фамилию, — не нравится она ему. Мне теперь за химию тошно браться…
Он зевнул с деланным равнодушием.
И тут прорвалось долго сдерживаемое недовольство Корсуновым. Обрадовались возможности, хотя бы между собой, за глаза, отплатить недобрым словом за сухость, придирки, за то, что сторонился их.
— Воображает и любуется собой! «Я — свирепый», а толку-то от этой свирепости, — осуждающе воскликнул Рамков и даже побледнел от возбуждения. — И Борис Петрович строг, а у него не обидно двойку получить. После этого его даже еще больше уважаешь, а самому стыдно…
— Но химик хорошо знает свой предмет, — стараясь быть беспристрастным, возразил Долгополов.
— Метан презренный! — с новой силой обрушился Костя, — Просим его: давайте вечер химии проведем, так куда там! Как что нас касается — ему сразу некогда. Когда Анна Васильевна говорит мне, — Рамков энергично снял и снова надел фуражку, — «еще немного настойчивости и будет пять», так хочется действительно добиться, оправдать ее доверие. А этот, Кол Николаевич, замораживает: трудишься, трудишься и хоть бы слово похвалы, — ну прямо руки опускаются!. Дружков на пять ответил, а он говорит: «После тройки пять не ставлю».
— У председателя учкома отсталые настроения, — поддел Костю Виктор и, близоруко сощурив глаза, посмотрел добродушно на него.
— Ничуть не отсталые! Но нельзя же опрос превращать в допрос! Дело не в двойке его. Я и сам прекрасно понимаю, что требовательность нам на пользу. Но эту требовательность по-разному можно проявлять. А он во всем формалист!
— Я случайно слышал, как Сергей Иванович внушал «Колу», — живо сказал Сема, срываясь с баска на фальцет — «Нам пора работать с микронной точностью». Это, значит, в педагогике… А химик ответил, — Сема очень удачно скопировал его — «Рано об этом говорить, уважаемый товарищ, мы в педагогике ходим по колено в сугробах — едва ноги вытаскиваем, а ты нам пластикой советуешь заниматься».
— Вот в том-то и беда, — саркастически заметил Борис, небрежно просунув руку за борт пальто, — он «по сугробам ходит», а отдуваться приходится нам.
— Вспомните Гаврилу! — озорно блеснул глазами Рамков.
Так непочтительно они называли учителя русского языка в 6 и 8 классах Гавриила Петровича. Это был один из тех, сейчас уже нечасто встречающихся учителей, которые, приобретя в институте некоторые знания, на всю жизнь застывают в начальном положении, вопреки всем законам диалектики.