Прослышав о появлении Досекина, в дверь принялись заглядывать любопытные из соседних комнат. Он приглашал на беседу и их. Кто оставался, а кто исчезал поспешно, чтоб крикнуть полундру…
Уже прощаясь, Досекин спросил, кто из них, второкурсников, в этом году навещал старого Норина.
Все снова неловко запереглядывались. Вроде бы собирались, да все как-то так… Да и неудобно без приглашения, у него, по слухам, супруга уж больно строга и ихнего брата, студентов, не очень-то жалует.
Кто-то припомнил, что Норин однажды к ним заходил в Квашнино, еще осенью, возвращался с этюдов. Но побыл у них недолго — посидел, отдышался, спросил, как живут. Осень советовал не упускать, сказал, что нет лучшей поры для художников.
Досекин советовал им навестить старика. Заверил, что примет он их хорошо, будет рад.
2
На улицу вышел он с чувством какой-то вины. Общежитие надобно было давно ремонтировать, да все не до этого как-то, не позволяли другие дела, представлявшиеся значительно более важными. «Запустили мы их. Ох, как мы их запустили!..»
И — еще: заверяя студентов, что уходить из училища не собирается, он не совсем был искренен. В августе, в прошлом году, возвращаясь с курорта, он ненадолго остановился в своей московской квартире, где и застал его телефонный звонок. Ему надлежало срочно явиться в облисполком, к начальнику отдела искусств.
Приехал — и там ему заявили, что недовольны положением дел в училище. Обучение талицкому искусству продолжается старыми методами, перестройка учебы идет слишком медленно… Он вновь попытался доказывать всю ненужность и вредность такой перестройки, пробовал убеждать, что она лишь погубит это искусство, но все его доводы падали в пустоту. Новый начальник отдела искусств, выдвиженка, женщина волевая, решительная, из бывших ткачих-виноградовок (успела лишь поработать полгода замом директора облдрамтеатра и около года — директором областной филармонии), заявила ему, что здесь его ценят как педагога и есть даже мнение оставить его в училище, но для него будет лучше, если он сам напишет им заявление с просьбой освободить от обязанностей директора…
Подавляя в себе обиду, он обещал подумать, снова вернулся в Москву и только оттуда поехал в село, где уже был получен приказ о назначении на место его Гапоненки.
Вечером в тот же день к нему прибежал возбужденный Мерцалов и бурно, как всё, что он делал, стал возмущаться, протестовать.
Мерцалов тоже видел приказ и заявил, что не останется больше в училище ни минуты, — он просто не сможет работать бок о бок с Гапоненко. К тому же получено распоряжение ГУУЗа — инспекции Главного управления учебными заведениями при СНК СССР: его отзывают в Москву. Пробовал он уговаривать и его, но Арсений Сергеевич все же решил оставаться…
Не лучше ли было тогда послушать Мерцалова?..
Занятый этими мыслями, он возвращался в село заснеженным полем и, вторым, боковым зрением отмечая непроизвольно, как стали плотнее, сгустились синие тени на лиловатом февральском снегу, как потеплели под солнцем, уже повернувшим на лето, лиловые шубы дальних березников, неожиданно остановился, будто бы кто толкнул его в грудь…
Посередине снежного поля, одна, стояла раскидистая береза. Еще утром, идя в Квашнино, он любовался, как крепкий февральский мороз обрядил ее за ночь, словно невесту, в сверкающее парчовое платье. Хрупкая скань затканных инеем веток тонко, чуть внятно вызванивала, порою с мишурным шелестом осыпаясь сверкающим радужным облачком. А теперь, пригреваемый солнцем, иней растаял, от сверкающего праздничного убора не осталось следа. Небо, утром морозное, мглистое, тоже оттаяло и засинело уже по-весеннему влажно, глубоко, бездонно. Над горизонтом было оно бирюзовым и аквамариновым, а к зениту сгущалось до грозовой синевы, и на фоне его ствол и белые сучья березы светились радостно, сильно восковым теплым светом, а тонкие ветви влажнели на этой густой синеве лилово, насыщенно, словно бежала по ним живая, теплая кровь.
Сочетание лилового с белой корой березы на пронзительно-синем было настолько прекрасно, что он задохнулся. Стоял, запрокинув голову к небу, наслаждаясь всем этим, пока перед глазами не замельтешили радужные круги. Тряхнув головой, неспешно направился к дому, изредка снова оглядываясь на березу, бережно унося в своем сердце предчувствие близкой весны…