За неполных два года он уж успел привязаться и к этим местам, и к селу с его мастерами-кудесниками, и нелегко привыкать теперь к мысли, что с этим придется скоро расстаться, так и не выполнив то, что им было задумано.
С какого-то времени в нем поселился страх, страх слепой, безотчетный. Он стал бояться Гапоненки, жить ожиданием ареста. За что — и сам он не знал, но одна уже эта мысль начисто убивала в нем волю.
Ему уже намекали не раз, чтобы освобождал директорскую квартиру. Имея жилплощадь в Москве, Агния Вячеславовна беспокоится, не желает снимать здесь углы с печным отоплением, всем поведением своим давая понять супругу, чтобы скорей возвращался в столицу, где его ждет взрослая дочь. А здесь ему ждать больше нечего.
Глава IV
1
В эту зиму Сашку впервые стали одолевать приступы безотчетной тоски. Все кругом раздражало, казалось ненужным, он становился неразговорчивым, мрачным, весь уходил в себя. Возвратившись с занятий, сразу заваливался на койку, часами лежал, отвернувшись к стене. Или же, взяв у технички старые лыжи, выломав из огорода две палки, уходил в заметенные снегом поля.
За деревней, на гумнах, мертво торчали из снега пустые сараи. За ними до самого леса расстилалась равнина волнообразного наста. Он отъезжал от деревни подальше и останавливался.
Низкое зимнее солнце, с трудом оторвавшись от горизонта и прочертив по краешку неба коротенькую дугу, снова спешило свалиться за горизонт. В оранжевом блеске заката снежные волны мертвенно зеленели, отбрасывая синеватые тени своими хребтами и застругами. Небо еще какое-то время светлело морозно, багрово, а окрестности наливались стылой ночной темнотой.
Закат вызывал в нем тоскливые мысли о вечности, мысли о жизни какой-то иной. Начинало казаться, что люди живут всюду лучше, чище, счастливее; здесь же их жизнь мелка, заполнена пустяками, несовершенна и суетна. Где-то там, далеко, куда уходило солнце, в праздничном половодье огней стоят города с их вечным движением и шумом, сиянием реклам, с веселым звоном трамваев, гудками автомобилей, с театрами, парками и музеями, с выставками и картинными галереями. Только там и идет настоящая жизнь, жизнь прекрасная, лучезарная, светлая, полная радости и высокого смысла. А здесь…
Почему не бывает так, чтобы всегда и везде человек был счастлив? Постоянно ему не хватает чего-то для полного счастья, чего-то самого главного. Да и что же оно такое, полное счастье, возможно ль оно вообще?..
Мечты уводили его далеко. И так не хотелось из этого мира, который он обмечтал, опять возвращаться туда, где в сумерках, в волчьей сгущавшейся темноте керосиновым красным светом убого мерцали огни утопавшей в снегах деревни, идти в свою закопченную, грязную комнату, видеть продавленную железную койку, облезлую тумбочку с тощей стопкой учебников и тетрадок на ней…
Да и у большинства второкурсников настроение было унылое. Все чаще доска приказов пестрела взысканиями за опоздания, прогулы, за пререкания с преподавателями. На подоконниках, стенах, на мебели, в туалете начали вдруг появляться разные надписи, карикатуры, рисунки, после чего был вывешен новый приказ, предупреждавший об участившихся случаях безобразного, как говорилось в нем, отношения учащихся к учебному инвентарю и учебному помещению. Отношение такое квалифицировалось приказом как отношение вредительское; старостам курсов вменялось в обязанность следить, доносить в хозчасть и дирекции о всех случаях порчи и поломки, а лица, замеченные в порче и поломке, предупреждались о материальной и дисциплинарной ответственности. Старосты курсов предупреждались, что за сокрытие вышеперечисленных фактов материальную ответственность будут нести они сами.
Но и этот приказ мало кого испугал. Напротив, словно в ответ на него в тот же день кто-то вырезал перочинным ножом на дверях кабинета директора непечатное слово.
Взысканий теперь редко кто избегал. Получил свою долю и Сашка.
В тот день они рисовали голову Аполлона. Сашка старался делать все так, как учил их Досекин, которого временно подменял Гапоненко. Вся хитрость, как он понимал, заключалась тут в правильном нахождении перспективы плоскостей головы относительно вертикали и горизонтали. И вот как только он верно поставил каркас головы и определил перспективу сходящихся плоскостей, наметил величину деталей, он и сам поразился, какая она, голова, на рисунке его выходит стройная и рельефная. Перспектива каждой детали от верно взятого основания верно держала весь ансамбль головы, и даже казалось странным, как одни только голые, безо всякой тушовки линии сами неумолимо лезут вперед, рисуя форму, объем, будучи поставлены каждая на свое место.