Этюд получался, он сам это чувствовал, видел. Еще не веря себе, отошел поглядеть издалька.
Нет, не ошибся!..
Краски были живые, переливались, играли. И даже следы на снегу, оттененные легкою синевой по краям, были как настоящие.
Он закончил этюд до прихода ребят, долго им любовался. Спрячет — и тут же вытащит снова…
Вот и он наконец-то добился, чего так хотел, к чему все время стремился и что не давалось прежде. Как все это вышло, он сам еще толком не понимал, но, не в силах унять ликовавшее сердце, продолжал любоваться этюдом.
3
Апрель уже двигался к середине. Начали таять снега, побежали ручьи. Таличка вышла из берегов и разлилась неохватно по луговой низине у дальнего леса. По утрам, прихваченная морозом, застывала она на плёсах в сонной полуде. В полдень в разливах ее дробилось радостно солнце, прыгали друг через друга на стремени сотни солнечных зайчиков. Вечерами закатное солнце зависало над горизонтом в оранжево-золотистой мари, задерживалось с каждым днем все надольше, будто хотело окинуть своим утомленным дневными трудами оком, сколько им сделано за день с весенней этой землей, перед тем как уйти на ночлег. Отражая румяный закат, оранжево-золотистой слюдой ртутно блестели наледи.
Но вот навалились южные ветры и началось бурное таяние. Из-под снегов запарила, начала обнажаться земля. Прилетели скворцы. Первой весенней трелью обжег сердце жаворонок. Все сильнее тянули к себе лиловые перелески, парующие поля, обсыхающие под солнцем стога и сараи, но выходить было не в чем, башмаки окончательно развалились, Сашка едва добирался в них по утрам до училища, а в общежитие приносил после занятий полные жидкой грязи. Мать так и не выслала обещанные резиновые сапоги.
Он уж совсем оправился от болезни и, боясь упустить натуру, после уроков, запасшись парой сухих портянок, вешал через плечо этюдник и башмаки и босиком, вприскочку пускался по лужам, наполненным снеговой пахучей водой, и по краюхам снега до ближнего леса. Выбирал местечко посуше и, прежде чем начинать этюд, растирал заколевшие ледяные ступни. Затем, обернув их сухими портянками, совал в башмаки и принимался улавливать на картон капризную, переменчивую натуру…
Все хотелось ему повторить свой недавний успех, но удача опять от него отвернулась. Уже затемно возвращался домой и с отвращением бросал за тумбочку очередную картонку…
Эти вылазки на природу не прошли ему даром. Грудь опять завалило, горло распухло, словно набитое ватой, дышалось с трудом. Вызванный в общежитие фельдшер определил воспаление легких. Сердобольная Шура усиленно пользовала его тертой редькой, каленой солью в тряпице, прикладывая и то и другое к грудям, и, пытаясь сбить жар, часто меняла на лбу уксусные примочки.
Как раз в эти самые дни и пришла наконец-то из дома давно ожидаемая посылка. В ней оказался продолговатый пакетик из мешковины с домашними колобками и сухарями и долгожданные сапоги.
Глава V
1
Отправив супругу лечиться на юг, старый Норин все эти дни оставался один.
С утра, сипло и трудно дыша, затаскивал в избу охапку березовых дров, вытапливал печку. Позавтракав, брался за кисти, радуясь тишине, одиночеству.
Супруга его, Калерия Евдокимовна, по приезде в село играла какое-то время в любительском драмкружке, сама пыталась ставить спектакли, руководила хором, искала себя, но потом, заявив, что ей надоело возиться с бездарными этими Маньками, Ваньками, Таньками, села дома и захандрила, вспоминая столичную жизнь.
Занялась было обустройством квартиры, хотела обставить ее как у подруги в Москве, но он запретил ей трогать дедовы сундуки и лавки, старые половики и иконы, позволил лишь заменить занавески на окнах. Возмущенная этим, она укатила в столицу, бросив с порога, что больше ноги ее здесь не будет. Через неделю вернулась притихшая, но не роняя достоинства и давая почувствовать, что и там не нашла должного понимания.
Долго не мог он привыкнуть к ее курению, к губной помаде, которой испачканы были окурки, ею везде оставляемые, к развязной манере сидеть с папироской в зубах, сплетаясь ногами и высоко открывая худые колени. Она не хотела иметь детей, заботилась о фигуре, и это его огорчало. В последние годы жена помешалась на чистоте и за короткое время сумела отвадить от дома многих его друзей и знакомых. Особенно невзлюбила студентов («Натащат грязищи!») и вскоре добилась того, что теперь уже редко кто рисковал навестить старого Норина. А прежде студенты частенько его навещали, хотя, как ему говорили, Гапоненко и пытался им запрещать.