Он, председатель, сначала не понял, потом не поверил. С трудом отрываясь от стула, хрипло спросил: «Как… умер?!» — «По радио передали сейчас…» — проговорил Доляков.
Оба долго молчали. Тупо стукало сердце.
Ушел из жизни огромный художник, большой души человек. Для них, таличан, он был не только великий писатель. Он был их ближайшим другом, советчиком, как никто понимавшим, любившим, ценившим небывалое их искусство, в нем они теряли защиту, надежную, прочную. Несчастья посыпались на артель почти сразу же после его кончины, когда их искусство стали сворачивать бесцеремонно с истинного пути…
Но нет, они не сдадутся! Они постоят за себя, они будут драться, ибо за ними — огромный авторитет Горького!..
На станции в областном центре Лубков и Досекин сделали пересадку и через час уже были в райцентре.
Чувствуя недомогание, Досекин забеспокоился, как доберутся они до дому, но Лубков заявил, что еще из Москвы он отбил телеграмму Ухваткину, своему заместителю, чтобы выслал в райцентр подводу, и заверил Досекина, что в райцентре их будут ждать легкие санки и теплый тулуп.
С поезда слезли дымным морозным утром. В каменной стуже воздух был жгуч и недвижим. Весь город дымился диким кочевьем. Прямые дымы из труб медленными столбами тянулись к морозному небу, растекаясь над крышами в плоское неподвижное облако. Только что вставшее солнце, морозное и багровое, будто вмерзло над крышами в розоводымную марь. Перед вокзалом, в сизой морозной стыни, тугой и звонкой, понуро стояли запряженные в дровни лошади, все в белом инее, заколевшие за ночь. Мужики в громоздких, как избы, тулупах притопывали на визжавшем снегу пудовыми валенками, дожидаясь своих седоков. Из стоячих воротников тулупов, из лошадиных ноздрей крутыми клубами валил белый пар.
Артельского жеребца в легких санках между подводами не оказалось. Лубков обошел всю площадь — и там нигде его не было. Почему-то никто не встречал председателя. Пришлось тащиться с вещами за город и там дожидаться попутку. Досекин, тяжелый на ногу, тучный, весь обливаясь горячим потом, дымился, словно крещенская прорубь, и еле шагал.
За городом долго ждали подводу. Едва проехали первые километры, Досекину стало плохо, его разожгло. Лубков всю дорогу был мрачен, обеспокоенный еще больше.
В село притащились лишь к вечеру. Отправив сильно простуженного Досекина на квартиру, Лубков побежал в правление.
В мастерских было пусто, рабочий день кончился. В коридоре на видном месте был вывешен свежий приказ.
Лубков подошел, прочитал.
Приказ был по областному отделу искусств. В нем временно исполняющим обязанности председателя правления Товарищества назначался Ухваткин, его заместитель. А под этим приказом, внизу, был прилеплен еще один, составленный, видимо, наспех. Ему, Лубкову, как бывшему предправления, «ввиду расшатанности здоровья» выделялось из фонда Товарищества 500 рублей, и он направлялся на санаторно-курортное лечение.
Этот приказ был подписан Ухваткиным.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
О том, что в мастерских давно уже неблагополучно, что ожидаются скорые перемены, в училище было известно, но младшекурсников это не волновало, — у них есть начальство, и это его забота.
Был в училище свой духовой оркестр, действовали кружки, выпускалась огромная стенгазета, красочная, веселая, часто устраивались выставки студенческих работ, так что было куда девать свободное время, и жизнь шла своим чередом.
Душою всех начинаний являлся Мерцалов. Все, что в училище было талантливого, словно магнитом притягивалось к нему. После Нового года Мерцалов провел интересную, шумную и веселую викторину с участием старших и младших курсов, и всех удивило немало, когда первый приз отхватил первокурсник Зарубин, оставивший далеко позади остальных соперников. Его горячо поздравляли, а он, прижимая к себе блестящий, пахнущий свежим лаком этюдник с набором масляных красок, молча, смущенно жал руки и с непривычки только потел и краснел.
…В воскресенье, в один из последних дней марта, помня о приглашении, Сашка с увесистой книгой под мышкой шагал по вытаявшим булыжникам мостовой, правя к каменному двухэтажному дому, в котором снимала комнату секретарша Евгения Станиславовна.
В лужах дробилось весеннее солнце. Протяжно и важно кричали грачи на березах, шало высвистывали скворцы, по-весеннему громко чулюкали воробьи, и где-то высоко над полем, в бездонной и влажной голубизне, пел-заливался, будто живою водой окропляя душу, первый весенний жаворонок.