И поползли по селу разные слухи, один другого нелепее. Соседка Лубковых Пырина Серафима, женщина жизни праведной, своими глазами будто бы видела, как над лубковой избой в ту злосчастную ночь огненный змей появился. Появился — и тут же рассыпался, прямо над самой лубковой трубой. Не иначе как он и унес Кузьму-то Иваныча, прямо с портфелем, с супружеской той кровати, потому как наутро ни одежи его, ни портфеля в доме не обнаружили…
Другие утверждали, что, мол, никто его не унес, а сам он ушел. Анна, супруга его, сказывала, никто ее за язык не тянул: как только пропажу мужа она обнаружила — сразу же, прямо в исподнем, шасть на крыльцо! А с крыльца-то по свежей пороше след аж до самого леса, в Заводы ведет. Вгляделась — а след-то волчиный! Не иначе как волком его обернули, в лес, в Заводы ушел.
Марфуша же, дурочка слободская, та и вовсе плела несуразное, что никаким там не волком, а черным вороном обернули, потому как тем самым утром шла она за водой на колодец мимо избы Лубковых, и прямехонько над ее головой пролетел черный ворон, просвистел своими крылами, — агромадный такой, с ероплан… Пролетел — и голосом самого Кузьмы Иваныча каркнул, чтобы скоро его не ждали, что он далеко, к холодным краям полетел.
Да добро бы один Лубков! Вместе с ним в ту же самую ночь из села вдруг исчезли еще два его обитателя — парторг артели Заварзин и предисполкома Пахотин. Исчезли таким же непостижимым образом, и о них по селу ходило немало догадок и слухов. Но все это были, конечно, бабьи досужие разговоры и глупые сплетни. Сами же мастера, которые здравый рассудок не потеряли на почве религиозной, благоразумно помалкивали. Знали, конечно, они всех троих как облупленных, вместе росли с молодых ногтей, каждое слово их, каждый их шаг были у всех на виду, — откуда бы взяться греху?! Да гадюкой вползала в башку поганенькая мыслишка: а что, ежели вдруг?.. Ведь человечья душа — потемки. Зря бы не взяли, властям-то оно виднее, власти — они лучше знают, кто должен исчезнуть, а кто оставаться жить…
Досекина беспокоило то, что вскоре же вслед за ними и точно таким же таинственным образом исчезли из общежития два старшекурсника. Студентам, кто видел это исчезновение, велели молчать.
2
Агния Вячеславовна мужа одного на собрание не отпустила, а, укутав его потеплее, навязалась сопровождать.
Привела, наказала сидеть в зале одетым, присовокупив, что будет ждать его у технички, а если с ним вдруг станет плохо, то пусть он об этом ей тут же даст знать.
По коридорам толпились кучками мастера, раскланивались с Досекиным и его половиной. Слышались разговоры:
— Как дела-то, Михалыч?
— Как в бурю на корабле. Тошнит — а плыть надо…
— Ха-ха-ха-ха… Верно сказал! Тошнит, а плыть надо… Верно!
— Вам-то што, мастерам, вам и ветер в зад, хоть каку-никаку работенку отышшут. А вот в подсобных цехах — там хоть репку пой…
— А все из чего? Все из того, что на заграницу нашу продукцию прекратили. Надо дешевше ее выпускать — а как?..
— То-то и дело! Павлуха Варилов вон на стекле приспособился.
— Это как — на стекле?
— А так. Пишешь все так же, как на коробке али на пластине, токо в обратном порядке. Начинаешь с оживок, с движков, с орнамента, а потом уж и делаешь роскрышь. В цвете закончил — делай белильную подготовку, а опосля — черный лак.
— Варилов давно уж так пишет. У Долякова Ивана немало работ на стекле — и дешевше намного, и вроде бы смотрятся…