Разъяренный барон Нейдгардт добился, чтобы среди крестьян села Ичалки было произведено дознание. Однако когда управляющий имением Юдин и полицейские въехали в село, они увидели перед собой толпу крестьян до двухсот человек с кольями, палками и топорами в руках. Ехать дальше полицейские не решились, повернули подводы и под угрожающие крики «Бей их!» погнали лошадей прочь от села. После отъезда полиции кто-то ударил в колокол и, собравшись на площади, крестьяне решили продолжать борьбу.
Вскоре прибыл отряд казаков — чинить суд и расправу. Крестьяне Ичалок пытались оказать сопротивление, но силы были слишком неравны. 15 человек арестовали и бросили в тюрьму, в том числе и вожака — матроса-черноморца Федора Бачаева. Предвидя, что предстоит вынести жестокую порку шомполами, Бачаев пошел на хитрость. Уговорил конвоира зайти в лавку купить ему связку баранок. А потом незаметно положил их за пазуху, обернул вокруг тела. По счастью, баранки оказались такие, что их, как говорится, топором не разрубишь. Когда стали пороть, баранки-то, наверное, и спасли его. Но домой Бачаев уже не вернулся. Как и многих других, его сослали в Сибирь. А против остальных «бунтарей» судебное разбирательство длилось несколько лет…
В Княгининском уезде поджоги барских усадеб, разгром имений случались не раз. Уже много лет спустя попал мне в руки интересный документ, живо напомнивший деда Ванчу и его рассказы… И не могу не процитировать этот документ, так ярко говорит он о настроениях крестьян в ту пору, об истоках революционных настроений, широко охвативших крестьян в предоктябрьские годы.
«Донесение начальника Нижегородского губернатора жандармского управления в департамент полиции о составлении крестьянами с. Большие Кемары приговора о конфискации частновладельческих земель и прекращении войны на Дальнем Востоке.
1905 года, августа 8.
20 минувшего июля крестьяне 2-го общества с. Больших Кемар Княгининского уезда на сельском сходе составили приговор, в котором постановили: добиваться отобрания земли у духовенства и частных землевладельцев с целью поделить ее между крестьянами; об отделении церкви от государства и о прекращении войны на Дальнем Востоке. Составление означенного приговора было результатом подготовительной агитации сына местного сельского писаря — учителя начального училища Дмитрия Андреева Кострова, под руководством которого приговор составлял его отец Андрей Иванов Костров при содействии сельского старосты Сергея Иванова Клыбина… Приговор этот крестьянами отослан в Министерство внутренних дел.
Такие настроения у нижегородских крестьян были, конечно, не случайны. Крестьянство этих мест имело тесные связи с сормовскими и канавинскими пролетариями, многие из которых были выходцами из окружающих деревень. Сормовские рабочие-агитаторы часто появлялись в деревнях, проводили тайные сходки, разъясняли обстановку, побуждали крестьян к решительным действиям против угнетателей.
Продолжу, однако, рассказ о своем детстве.
Сейчас уже многим просто трудно представить себе, как жила деревня в первые годы после революции, с какого уровня начинался ее путь к колхозам, механизации, зажиточной и культурной жизни.
А было так… С ранней весны до поздней осени и взрослые, и подростки почти все время проводили в поле. Выезжали из дома с восходом солнца, в холщовых штанах и рубахах, босые. Даже лапти мы надевали только с наступлением заморозков. Ехали до своей полосы часа полтора — два. Дрожали от холода так, что зуб на зуб не попадал, но виду не подавали. Если становилось совсем невмоготу, вылезали из повозки и бежали за лошадью, чтобы согреться. Родители во всем относились к нам, как к равным, никаких поблажек и скидок на возраст не делали, даже самому младшему в семье. Работа в поле была изнурительной. Нестерпимо болели спина, руки, ноги после многих часов борьбы с колючим, словно влипшим в землю осотом, липким молочаем, стелющейся березкой. Они забивали тоненькие всходы проса и пшеницы, не давали им расти, а от их жизни зависела и наша.
Особенно тяжко приходилось на жатве. От восхода и до захода солнца, расставив ноги и наклонив вперед туловище, качаешься, как маятник, стараясь захватить в левую ладонь побольше стеблей ржи, а правой — серпом подсекаешь пучок. В спешке забираешь жесткие стебли не только в ладонь, но и между пальцами, от чего сильно устают руки. Часто острый серп соскальзывал и рассекал до крови то один, то другой палец. Рубцы эти сохранились у меня до сих пор.