Я не берусь по пунктам называть педагогические приемы Бурденко. Но главным в них, как мне кажется, было стремление дать человеку возможность самостоятельно раскрыться, найти свой собственный «почерк». Профессор очень многого требовал от молодого врача и очень многое давал ему, прежде чем доверить жизнь больного, прежде чем врач оказывался один на один с больным, лежащим на операционном столе. Николай Нилович никогда не торопился: формирование врача — процесс медленный. Но в его клинике этот процесс никогда не сводился к элементарному накоплению знаний и навыков. Будущий хирург не оставался пассивным созерцателем. Самой атмосферой клиники он вовлекался в борьбу за жизнь человека. Не только наблюдение за больными в палате, но и непосредственное участие во все более сложных операциях, проводимых шефом, — через это должен был пройти каждый.
— Пробуй непременно, пробуй сам! Не забывай великой истины: от простого к сложному. Но самостоятельно приступай к операции лишь тогда, когда почувствуешь, что сумеешь не только сделать ее, но и выходить больного, — так учил нас Бурденко.
Николай Нилович не разделял молодых медиков, приходивших к нему в клинику, на теоретиков и практиков. Он считал, что без практики и теоретик не раскроет полностью своих возможностей. Впрочем, когда к нему приходили люди, в которых он подмечал склонность к размышлениям, анализу, обобщениям, он всячески развивал эти качества. Помню, как быстро Бурденко «разглядел» теоретический талант тогда еще совсем юного В. Угрюмова. Сейчас этот ученый руководит Ленинградским институтом нейрохирургии.
В клинику Николай Нилович заходил почти ежедневно и хорошо знал в лицо всех врачей и медицинских сестер. Он считал, что мало дать распоряжение или указание, надо контролировать, особенно когда дело касается выполнения его назначений.
Нередко Бурденко без предупреждения являлся ночью в клинику и, обнаружив непорядок, делал «разгон» дежурным. Николая Ниловича легко было вывести из состояния равновесия. Достаточно ему увидеть какую-нибудь оплошность, узнать, что не выполнено назначение врача или проявлено невнимание к больному, и он вспыхивал, как порох.
Бывали и курьезные случаи. Однажды ночью в операционную прибежала сестра и сообщила, что пришел Николай Нилович и срочно требует меня. Я только что закончил операцию. Было четыре часа. «Размываюсь», привожу себя в порядок и поднимаюсь на второй этаж в дежурку. Николай Нилович, возбужденный, красный, ходит из угла в угол. Резко обернувшись на скрип двери, сухо, подчеркнуто официальным тоном просит объяснить ему, как можно назвать учреждение, куда его, директора, не пускают?! Я не могу понять, в чем дело, стараюсь его успокоить, а он свое:
— Нет, скажи, что это за учреждение?!
Я говорю:
— Клиника…
— Нет, — кричит Бурденко, — это не клиника, а б…
— Это сравнение не подходит, — не сдаюсь я.
— Почему?
— Потому что, насколько мне известно по литературе, там порядок и туда даже зазывают, а здесь, как говорите, не пускают даже хозяина.
Шутка возымела действие. Успокоившись, Николай Нилович рассказал наконец, что произошло. Он пришел в клинику с очередным ночным «визитом». Но у дверей клиники вахтер преградил ему путь:
— Ты чего это, старик, по ночам бродишь?
Вахтер был только что взят на работу и не знал профессора в лицо. Николай Нилович назвал себя, но тот и глазом не моргнул.
— Бурденко, батенька мой, — с достоинством заявил вахтер, — государственный человек, он сейчас отдыхает, ему завтра работать. А ты иди-ка отсюда подобру-поздорову дальше, а не то врачей вызову…
После долгих препирательств разъяренный Николай Нилович, ругаясь на чем свет стоит, буквально ворвался в клинику…
Мы вместе посмеялись над непомерным усердием вахтера, а потом Николай Нилович и говорит:
— Иди-ка открой мой кабинет, я немного вздремну на диване.
Взяв ключи, открыл дверь его кабинета и опешил… На диване, накрытом белоснежным покрывалом, спал ординатор Г. Рядом стояли разбитые, промокшие сапоги. А на письменном столе Николая Ниловича под лучами рефлектора на трех толстых томах диссертации Г. были разложены для просушки портянки…
Ординатор жил за городом, к тому же далеко от станции, и нередко оставался ночевать в клинике. Дежурные врачи, зная о трудной жизни товарища, охотно шли ему навстречу, делили с ним ужин и укладывали где-нибудь спать, чаще всего в рентгеновском кабинете. Но как он попал в кабинет Бурденко?
Видя мою растерянность, Николай Нилович улыбнулся, поднес палец к губам и на цыпочках подошел к столу. Перевернув портянки сырой стороной к рефлектору, он так же тихо вышел из кабинета. Домой Николай Нилович не пошел, а прилег на койку в «дежурной» и велел наутро пригласить к нему ординатора.