В первые же дни войны в действующую армию ушло большинство ассистентов, ординаторов и медицинских сестер клиники. Те, кто остался, с грустью смотрели вслед уходящим, питая, однако, надежду в скором времени встретиться вновь. Поначалу все думали, что война будет недолгой, вряд ли кто сомневался в нашей скорой и близкой победе.
Вскоре дошла очередь и до нас — ограниченно годных в военное время (в детстве я перенес полиомиелит, и у меня на всю жизнь сохранились остаточные явления). В июле 1941 года мне предложили выехать в сортировочный эвакогоспиталь, расположенный в Ярославле.
Госпиталь был размещен на берегу Волги в зданиях, где ныне находятся теоретические кафедры медицинского института. Долго осматриваться, привыкать к новому месту работы не пришлось. Июль и август прошли, как в лихорадке. Это было тяжелое время первого, горестного для нас периода войны. Потоки раненых накатывались один за другим, и мы едва справлялись с тем, чтобы обмыть их, переодеть, сменить повязки и быстрее эвакуировать дальше в тыл.
В госпитале был развернут огромный санитарный пропускник, несколько перевязочных и сравнительно небольших размеров операционная для оказания неотложной хирургической помощи раненым. Опыта работы в создавшихся условиях никто из нас не имел, и поначалу мы сутками не выходили из перевязочной или санпропускника. Трудной задачей было подобрать раненым обмундирование нужных размеров — шинель, гимнастерку, брюки, башмаки. Измотанные отступлением, неудачами на фронте, раненые были молчаливы, раздражительны и часто по пустякам срывали злость на ком угодно.
В операционную раненых брали только в тех случаях, когда в дороге у них на месте ранения развивались флегмоны или открывалось кровотечение из поврежденных сосудов. О плановых операциях и речи не могло быть; в задачу госпиталя входили лишь сортировка, санитарная обработка и эвакуация раненых в тыловые районы. Здесь я по-настоящему понял, что значат сестра-хозяйка, бельевщица, эвакуатор, какую неоценимую помощь они оказывают в трудное время поступлений и эвакуации больших партий раненых.
Как-то в госпиталь приехал заместитель Главного хирурга Советской Армии профессор Владимир Семенович Левит. Он несколько удивился, увидев меня в роли эвакуатора, и сказал:
— Пожалуй, вас лучше использовать как хирурга. У нас создалось очень трудное положение в Казани. Там сосредоточено много госпиталей, а большинство хирургов уехали в действующую армию. По приезде в Москву я доложу о вас Николаю Ниловичу…
Как-то мало верилось, что Бурденко, занятый делами огромной важности — организацией хирургической помощи и лечения раненых в действующей армии и госпиталях тыла, вспомнит о рядовом хирурге. Но случилось иначе. Когда Владимир Семенович докладывал о нашей встрече, в кабинете Н. Н. Бурденко находился Леон Абгарович Орбели, вице-президент АН СССР. Он как раз приехал с просьбой к Николаю Ниловичу направить одного из учеников в Казань для работы в госпитале, над которым шефствовала Академия наук. Так решился вопрос о моем переводе из Ярославля в Казань.
В сентябре 1941 года я приехал в Москву, чтобы оформить свой перевод в Казань. Столицу было не узнать: бумажные кресты на окнах, мешки с песком у витрин магазинов, зенитки во дворах, следы бомбежек… За какие-нибудь два-три месяца здесь все изменилось. Чувствовалось, что война подступает все ближе.
Перед отъездом из Москвы на минуту забежал к Н. Н. Бурденко. Он был очень занят и сказал всего несколько слов:
— Смотри, парень, не подкачай! Дел там у тебя будет много. Когда приедешь на место, явись к Александру Васильевичу (Вишневскому), он главный хирург эвакогоспиталей.
В клинике, куда зашел, чтобы навестить друзей и узнать новости с фронта, меня встретила К. И. Чуркина. Она была в большой обиде — ее не брали в армию. Полушутя сказал Ксении Ивановне:
— А знаете, могу вас взять, но не в действующую армию, а в тыл — в Казань. Только сами добивайтесь назначения в военкомате.
В то время Чуркиной было уже под шестьдесят, и о том, чтобы направлять пожилую женщину в армию, не могло быть и речи. Но она добилась своего — получила в военкомате назначение в Казань, и радости ее не было границ. Ксения Ивановна очень гордилась оказанным ей доверием.