— Да, знаете ли!.. Это была бы катастрофа.
— Осип! Ося! Отзовешься ты наконец или нет! — донесся женский голос с берега.
Все повернули головы. На берегу стояли Анна Федоровна, моя мама, Андрюшкина старшая сестра Вера и Платон Иванович, одетый в длинную толстовку из сурового холста и черные брюки. Он придерживал у носа пенсне.
— Так, так, Николай! — сказала моя мама. — Очень мило! Очень хорошо! — Она достала из кармана жакета платок и вытерла глаза.
— Ну, Колька, теперь тебе дома будет! — сказала Вера, качая головой.
Плот задрожал. Это прыгал на одной ноге Гаврила Игнатьевич, надевая брюки. Лицо и шея его были темно-красного цвета.
— Иди сюда, негодный мальчишка! — приказала мама. — Похудел-то как за эти дни!
Один за другим мы побрели к берегу получать нагоняй.
— Ну, есть ли у тебя, Осип, что-нибудь, кроме ветра, в голове! — говорила Анна Федоровна. — Милицию на ноги поставили! Весь город в волнении был, пока эта ваша Галина не перестала врать, будто не знает, куда вы делись.
— Нехорошо, голубчики! Очень нехорошо! — твердил Платон Иванович. — Нужно более бережно относиться к своим близким. Особенно в наши тяжелые дни. И к вам, товарищ… простите, не знаю вашего имени и отчества… и к вам обращаюсь. Ну как, в самом деле, можно увозить детей на трое суток, не предупредив об этом родителей! Для меня это в высшей степени странно.
Гаврила Игнатьевич не перешел с нами на берег. Он надел брюки, плотно запахнул пальто на голой груди и хмуро смотрел на нас из-под полей шляпы.
— Да, товарищ Ковчегов! — подтвердила Анна Федоровна. — От кого, от кого, а от вас не ожидала такого легкомыслия. Мы две ночи не спали. А сегодня, вместо того чтоб отдохнуть в воскресенье, прошли восемь километров, разыскивая детей.
Гаврила Игнатьевич сунул руки в карманы пальто, поднял плечи.
— Я никакого отношения к этим детям не имел и не имею, — проговорил он прежним, ворчливым голосом.
Анна Федоровна удивленно уставилась на него:
— Никакого отношения не имеете, а, однако, возите их на этих плотах? Как же это так, товарищ дорогой? А потом, я сама видела, как вот он, Николай, выходил однажды утром из вашей комнаты! Он мне сам тогда сказал, что был у вас по какому-то делу. И, наконец, сейчас…
— Никакого отношения не имел и никакого отношения к этим детям не имею! — уже совсем сердито сказал Гаврила Игнатьевич.
Тут мы все наперебой принялись рассказывать о том, как встретили Гаврилу Игнатьевича в лесу, как приняли его за диверсанта, и как он опоздал по нашей вине на поезд, и как я залез к нему в окно…
Мамы наши сначала слушали серьезно, а потом стали смеяться.
Анна Федоровна то и дело повторяла:
— Только мой Осип может такое выдумать!
А моя мама твердила:
— Это только с Николаем подобное может случиться!
— Нда-с, голубчики! — сказал Платон Иванович. — Все это доказывает, что вы хоть и милейшие люди, но ветра в головах у вас хоть отбавляй. — Он повернулся к Ковчегову: — Вы уж извините нас, товарищ! Совершенно напрасно мы на вас набросились…
— Пожалуйста, — буркнул инженер.
— Ну, хорошо все, что хорошо кончается! — сказала моя мама. — Давайте трогаться в обратный путь.
Анна Федоровна сказала, что нужно сначала отдохнуть, что она уже ног не чувствует. Тимошка предложил всем плыть на плотах, и мы, конечно, поддержали это предложение. Учитель и мамы поколебались немного и согласились, но Вера заявила, что должна доставить Андрюшку домой как можно быстрей, и ушла с ним и очень веселым Корсаром.
Взрослые присели на траву, разулись. Засучив брюки и держа в каждой руке по ботинку, Платон Иванович первым направился к плоту.
— Оригинально! — бормотал он. — Впервые в жизни буду путешествовать подобный образом. Действительно, оригинально!
Мы перенесли на «Таран» чурбан и усадили на него обеих мам. Снять плоты с мели оказалось делом нетрудным. Мимо опять поплыли то глинистые, то песчаные берега, поля картошки, поля ржи и овса, по которым ветер гнал медленную зыбь.
Гаврила Игнатьевич стоял на плоту угрюмый, отвернувшись ото всех. Зато Платон Иванович, как видно, был очень доволен поездкой. Он непрерывно расхаживал по плоту, обо всем расспрашивал, а подойдя ко мне, сказал:
— Ну-ка, голубчик, одолжи на минутку твой шест. Интересно, что у меня получится.
Всех ребят это очень развеселило, и даже Гаврила Игнатьевич, стоявший до сих пор неподвижно, оглянулся на учителя, вынул руки из карманов, заложил их за спину и сказал: «Гм!»
Поработав немного шестом. Платон Иванович вернул его мне и как-то незаметно очутился рядом с инженером.
— Простите, товарищ… ваше имя и отчество? — сказал он, стоя боком к Ковчегову и искоса поглядывая на него.
— Гаврила Игнатьевич.
— Очень приятно! Платон Иванович Кудрявцев, преподаватель литературы.
Инженер что-то буркнул в ответ. Оба помолчали. Учитель достал пенсне из бокового кармана толстовки и начал протирать его платком.
— Если не ошибаюсь, вы, Гаврила Игнатьевич, инженер?
— Инженер.
— Строитель?
— Строитель.
— Так-так!.. — Платон Иванович надел пенсне, но тут же снял его и сунул в карман. — А мне, по правде сказать, даже несколько жаль, что вы не имеете никакого отношения к моим ребятам. Я… Я питал даже некоторые надежды на ваше участие.
— В чем, собственно?
— На ваше участие в восстановлении школы.
— Что-о?! — вскрикнул Оська. — Какой школы?
Платон Иванович улыбнулся:
— Нашей, нашей школы. А какой же, ты думал?
Все побросали шесты. Все окружили Платона Ивановича, засыпали его вопросами. Но он сделал серьезное лицо, захлопал в ладоши, возвысил голос:
— Уважаемые товарищи, приучайтесь вести себя, как цивилизованные люди, где бы вы ни находились: в классе или на плоту!
Мы сразу утихли. Помолчав немного, Платон Иванович серьезно, очень по-деловому заговорил:
— Видите ли, Гаврила Игнатьевич… Группа активистов-пионеров, учеников нашей разрушенной семилетки, задумала несколько фантастическое, на первый взгляд, предприятие: восстановить силами ребят сгоревшую школу. Взялись они за это дело с энтузиазмом. В райкоме комсомола об этом узнали и рассудили так: глушить подобную патриотическую инициативу было бы просто преступно. Вместе с тем ясно, что детям одним подобная задача, конечно, не под силу. Как же быть?.. Детям не под силу, но если взрослые им помогут — родители, сотрудники детских учреждений, комсомольцы, — то это уже будет нечто вполне реальное. Третьего дня в райкоме состоялось совещание инициативной группы родителей, педагогов и комсомольцев, на котором принято решение отстроить школу в этом году, дать детям возможность учиться нормально, а не в три смены.
Теперь уже Платон Иванович ничего не говорил о цивилизованных людях. Никогда я не думал, чтобы пятеро мальчишек могли так громко кричать «ура»! Яков стал на руки и начал болтать в воздухе ногами. На «Таране», шедшем в сотне метров впереди, заволновались. Тимошка принялся смотреть на нас в половинку бинокля. Скоро и с «Тарана» донеслось «ура», и капитан Садиков проделал такую же штуку, как Яшка. Наверное, мамы объяснили там, в чем дело. Сквозь шум и гам я услышал какие-то глухие кудахтающие звуки: это смеялся товарищ Ковчегов.
Но вот все утихли и повернулись к инженеру. Он сразу насупился. Мы ждали. Гаврила Игнатьевич с минуту рассматривал что-то на берегу и шевелил усами:
— Гм!.. А что, собственно, от меня требуется?
— Видите ли, вы человек квалифицированный, строитель. И если бы вы согласились помочь нам своими знаниями, опытом…
Платон Иванович умолк. И опять очень долго молчал Гаврила Игнатьевич.
— Гм!.. Свободное время у меня бывает. Если горисполком не будет возражать… Я, знаете ли, люблю молодежь. Она…
Он вдруг повернулся и с испуганным лицом уставился вниз по течению:
— Табань! Стоп машина! Табань!
Впереди, совсем близко от нас, сидел на мели «Таран». Нас несло прямо на него. Там ругался капитан Садиков, отчаянно суетилась команда и что-то кричали две испуганные мамы.
1946
