что он показывает несколько каналов, ибо крышу дома парадоксально венчала нехилая спутниковая антенна. Но принципы… принципы. Новогодний стол украшали бутылка водки и пара еще незажженных свечей. На печке доваривалась картошка, а в гудящем холодильнике прописались селедка и несколько захваченных из города салатов. Уют дополняли табуретки, обои в бледный цветочек и занавески. До Нового года оставалось полчаса. Поборов искушение щелкнуть кнопкой, Гриша решил сходить во двор и принести уже заготовленных поленьев. При такой интенсивности топки, дров требовалось немало. Во дворе наблюдалась старая нежилая конура, заброшенная банька, но зато сверху размеренно тек млечный путь со всеми величественными сиятельными и мерцающими подробностями. Гриша умиротворенно задышал и ощутил, что гармония вот-вот наступит, что так здорово хотя бы раз в жизни встретить Новый год одному, по соседству с чистым морозным воздухом, без обращений президента и воплей знакомых до дыр друзей. Еще бы снег пошел для полного счастья, - подумал Гриша, и с неба вдруг стали падать первые ленивые снежинки. Гриша зажег свечи, наполнил стопку, жадно покосился на дымящуюся картошку и стал ждать. 10 минут… Без президента и телевизора было совсем тихо. Поэтому скрип деревянных половиц на веранде и стук в дверь прозвучали особенно оглушительно. Блин, я так и знал, неумиротворенно подумал он. - Входите, открыто. На пороге стояла добрая хозяйка. Уже не в тулупе, а в модном пуховике. В руках бутылка шампанского и бумажный пакет. - Ой, как у вас тут красиво – улыбнулась она. - Вы не подумайте, я не напрашиваюсь. Просто вот зашла поздравить вас с наступающим. Смотрю, к вам никто так и не приехал. Ну а что за праздник когда один… или, - тут девушка заметила выражение Гришиных глаз и испуганно продолжила… -вы как раз хотели именно этого… Извините, ради Бога! Я вот только пирожков вам оставлю. И пойду… Меня там родня ждет. Эх, какого черта, обреченно подумал Гриша и помог гостье снять пуховик. *** Ее звали Алена. Она пахла пирожками и молоком и еще чем-то приятным и женским. И глядя на нее, Грише хотелось есть и любить. От нее исходила такая сладкая трепетность, а снег за окошком все шел и шел, и свечки почти догорали… И после многочисленных вспышек под двумя одеялами, он все равно чувствовал что это еще не все. - А знаешь, - внезапно признался он во время одной из пауз. – Я оборотень. - В погонах? - В погонах? В каких погонах? - Ну, я читала, что есть такие… - Ааа, нет, я настоящий оборотень. - Не похож. - Все так говорят. А вот в полнолуние точная копия. - А ты останешься до полнолуния? - Останусь если не боишься. - Не боюсь. Сплету венок из заговоренной полыни, на тебя накину, ты опять человеком сделаешься. - Ух ты. А откуда знаешь? - А я ведьма. - Да ну?... Настоящая? - Аха. Даже с высшим образованием. - А что в деревне делаешь, почему в ларьке сидишь? - В деревне я к отцу приехала. Старенький он у меня совсем и болеет. А в ларьке соседку подменяла. - Признайся тогда, что ты в пирожки подсыпала? - Знамо что, зелье приворотное. - А я думал виагру. Завтра еще напечешь? - Напеку. - Я ведь теперь подсел на твои пирожки. И на тебя. - А кстати, товарищ подсевший и даже подлегший оборотень, что вы в нашей деревне забыли? - Если я скажу, мне придется тебя съесть. - Так начинай же скорее, – прошептала она. Прошло несколько дней. А Грише до сих пор не надоело смотреть в ее серые глаза. Он почему то не уставал от ее голоса, от ее родинок и ужинов. Ему нравилось видеть, как по утрам она осторожно, боясь его разбудить, ходит босиком по холодному полу и собирает их разлетевшуюся с вечера одежду. Каждый вечер он с удовольствием топил баню: они садились на одно полотенце в жаркой парной, и он замирал, наблюдая, как бусинки пота скапливаются на ее раскрасневшейся коже. Во дворе они соорудили снеговика. Гриша приделал к нему бюст и назвал Аленкой, а она совсем по-детски надула губы: – Ты хочешь сказать, что я толстая? А еще они ездили на лыжную базу и до пунцового румянца и синяков катались на коньках. И отец Алены, Николай Матвеевич, оказался премилейшим человеком. После инсульта он двигался с трудом, но про свою боевую молодость рассказывал без запинки. Выяснилось, что бывший танкист еще и бывший охотник, и имеется даже приметный шрам от медвежьих когтей и старенькая двустволка тульской работы. - А волков добывали, Николай Матвеевич? - Давно, Гриша, очень давно. А нынче, какие волки… кролики одни. *** Гриша отложил колун и с удивлением обнаружил, что нерасколотых поленьев не осталось. А вот энергии хоть отбавляй. Мышцы наливались пульсирующей силой. М-да… Знакомые симптомы. А я даже забыл, какой сегодня день. Гриша взглянул на небо - луна пряталась в подсвеченных облаках, но по его расчетам ей не хватало примерно суток, чтобы позировать в безукоризненной окружности. Завтра нужно уезжать, а то как бы… как бы… Он вздохнул, набрал охапку дров и вошел в дом. Алена мыла пол. Классически, по-деревенски, в одной белой ночнушке. Наклонившись, она широко и тщательно водила влажной тряпкой по скобленным доскам. Сквозь ткань волнительно проступали трехмерные женские линии, а полновесная Аленкина грудь так и норовила выскользнуть… - А знаешь, оказывается, женщина, моющая пол, это так красиво. Она выпрямилась, улыбнулась, смахнула тыльной стороной ладони русый завиток со щеки. И вдруг ее брови испуганно поползли вверх. - Гриша, что с тобой??? Он недоуменно посмотрел вниз, а дрова уже громко рассыпались вокруг. Шерсть, много шерсти… и плечи свело судорогой, а потом скрутило и опустило на колени. Ошибся, ошибся… на день ошибся… - Беги!!! – успел то ли прокричать, то ли прорычать он. Кровь с молоком, кровь с молоком, кровь… Мелькает распаренным белым пятном в чернеющей стуже. И все ближе и ближе… И осталось каких-то три прыжка. Она ничего не чувствовала. Страх плеткой гнал по темной улице. И где-то в горле барабанило сердце, и мороз отступал от голых ступней. А сзади совсем близко… летел он. Алена резко бросилась вправо, перемахнула через штакетник и понеслась по двору к отцовской двери. Навстречу огромному дымчатому волку с лаем бросился кавказец Баск. Ему хватило цепи, но буквально через мгновение она услышала его жалобный визг… Алена закричала, но на ступеньках веранды поскользнулась, и теряя колени и локти, растянулась у самого входа. Ненавижу собак, вонючие шавки – Гриша рванул тугую шею овчарки и сразу понял, что Баск уже не боец. Собака – ничто. А добыча рядом. Не бежит, покорно ждет, повернувшись на спину… - Гриша, это же я… это же я… - странно, этот голос такой… близкий. Он дрожит, но узнать его легко. Гриша подошел к девушке и обнюхал пальцы ее ног. Из полураскрытой пасти капала слюна. - Это же я… это же я… – твердила она, всхлипывая. Он посмотрел ей в глаза. Это же ты… Кровь с молоком… Аленка… С противным скрипом внезапно открылась дверь. Едва успев заметить спаренное железное жерло в чьих-то трясущихся руках, Гриша услышал два грома, один за другим. Его опрокинуло навзничь. - Ерунда, - хрипел Гриша. – Это ведь не серебряные пули… Над ним склонилась она и что-то горячо и мокро шептала. Рвала на себе белые лоскуты и сжимала их там, где жгло и булькало… И угасало. - Аленка…, это ведь… не серебряные… пули, правда?... Луна была круглой, нарядной и безмятежной. Висела хозяйкой среди сверкающих точек. И мнилось, что была тишина. Но где-то снизу несся к Луне рыдающий плач… То ли плач, то ли вой волчицы. И под плачем этим, как под шатром, лежал человек, собравший в ладони нетающий снег. Лежал и бесконечно долго смотрел, как где-то в созвездии Гончих псов огромный дымчатый волк разгоняет трусливых собак. Декабрь 2010