Гречиха и рожь под солнцем светились, переливались, как ровная шерсть, ветер словно играл чистыми загривками; у природы нет ничего забытого…
Извержение красоты…
А когда через много лет придет твое время, будь спокоен, ничего не бойся. Смирись, это неизбежно. Знай — ты уходишь отсюда — ко мне.
Люди более всего лживы на исповеди, ибо главное для них на исповеди обелить себя…
История человека кругла, как земной шар.
Выясняется, что уметь все — это крайне мало.
Корабли много быстрее рек, но ни один корабль не может взять на буксир реку…
А потом я почувствовал себя так, словно умер тысячи и тысячи лет назад и вернулся теперь издали веков, чтобы вновь увидеть, посмотреть, поймать промелькнувший луч, мимолетное, короткое событие света, которое при недолгой, в общем-то, жизни моей и было самым главным.
Тяжелый, как мокрые флаги…
Никто нам быть не велел. Мы порождение взрыва.
Каменное племя, трещина на камне, падающее дерево, вянущая трава, стареющий человек, новый век, новый король — стрелки часов. Морщины, как прожилки на листе, как лапки паука. Мир во сне — больше Вселенной. Крейг открыл глаза и не смог поднять головы. Земля была так близко от глаз, что казалось — земля не под ним, а над ним. Умереть весной, все равно, что родиться осенью.
Ничто так не обедняет мысль, как выражение ее в словах.
Крест заложен в человеке с рождения, наряду с мозгом и сердцем, а гвозди для него вытачивает совесть.
…И смыло летящих собак лишь большое озеро, как смывает существующее надуманное…синь озера прекратила их полет, и они растворились в густой синеве, канули подобно сонму стрел, выпущенных в гигантскую стену водопада… Так в воплощенном невозможно рассмотреть изначальную мысль, его породившую. Воплощение — гроб задумки…
Истинную красоту можно создать только не думая.
Если люди должны произойти от обезьян, то мы весьма поторопились назвать себя людьми.
Завидую тому, чьи глаза еще не прорезались, а лопатки уже коснулись шершавых досок погоста.
«Все это ложь, — сказал палач. — Просто я больше ничего не умею».
Вернувшись домой с войны, приходилось защищаться от друзей, а не от врагов.
Тот слепой вечно хорохорился и говорил, что память — это то же зрение.
Если есть движение, значит, нет вечности.
Слепым виднее.
Для меня прекрасно небо — за ним никто не ухаживает.
Если хочешь узнать человека — смотри вниз.
Написание книг — это расставание с самим собой.
Регулярный, здоровый сон — это то, чем жизнь награждает тупых людей.
Лето в год моего шестнадцатилетия было летом необъяснимой спячки шмелей; даже молодые, маленькие шмели были сонны и вялы, они словно впадали в спячку еще в полете.
…Нет вселенной бесконечнее вселенной, чем вселенная глухонемого.
Возможно ли, чтобы сумасшедший человек был настолько подлым?
Это было золото, отливавшее серебром.
Имея детей, человек утрачивает право на самоубийство.
Портреты русских классиков на стене коридора школы:
Лицо Гоголя — не фас, не профиль, полуповернутое, кокетство смерти, протуберанс безумия, поиск черта в боге и бога в черте.
Лицо Достоевского — способен на великий обман; растительность густа, но ухожена.
Лицо Пушкина — черты стремятся сверху вниз, бакенбарды, нос — словно стекают…
Лицо Толстого —…хаос растительности, тайга в пору бурелома, кряжестность, тяжесть, переплетение хилого с могучим — сама природа и неизведанность самой природы…
Он не успевал дописать слово, а оно уже было в прошлом.
Настоящее — это внутренность минуты. Мы даже стареем в прошлом и умираем в прошлом…
Тяжелая бессонница — это перемалывание гвоздей в кофемолке.
Рябь огромных птичьих стай.