Годы, невообразимо возвышавшие дух народонаселения, были для него же на редкость скверными материально. Все мои знакомые из дня в день боролись за выживание. Лично я тогда за несколько лет переменил, должно быть, больше профессий и занятий, чем все русские писатели. Все же я старался не забывать о своей причастности к словесности. И, предполагая, что гению и таланту в такие времена приходится особенно плохо, лихорадочно соображал, чем бы я мог помочь писателю, тогда молодому. Писал о Бакине заграничным друзьям, привлекая к нему внимание и надеясь на переводы его произведений. Даже (ничего о нем не зная, кроме скупых сведений, сообщенных в «огоньковской» врезке) думал, как бы направить на него гуманитарную помощь, приходящую с сочувственного Запада совсем иным авторам. Это было смешно: позже, при знакомстве с Дмитрием Геннадиевичем, я узнал, что у него имеется кормящая профессия, которой он дорожит…
Когда я внезапно стал главным редактором петербургского издательства «Лимбус Пресс», первой моей мыслью была мысль об издании книги Бакина. «Пробить» ее, включить в план коммерческого издательства, озабоченного прежде всего немедленной выгодой, было нелегко. Но это удалось, и таким образом вышла в свет первая в России книга, в которую вошли все имевшиеся тогда в наличии рассказы и повести писателя. Послесловием к этой книге стала по желанию владельцев издательства мое рекомендательное письмо, сочиненное для одного австралийского издательства еще когда я не был ни издательским работником, ни знакомым Бакина. Мы спешили издать эту книгу. Иначе я, возможно, написал бы пространней и вообще несколько по-другому.
Книга, получившая свое название от рассказа «Страна происхождения», со временем всё же оправдала вожделения владельцев «Лимбуса», а уже вскоре сам автор получил заметную тогда литературную премию «Антибукер». По своим соображениям держась в стороне от прессы и тусовки, Дмитрий Геннадиевич прислал на торжественное вручение в качестве представительницы свою очаровательную жену, прочитавшую перед собравшимися текст краткой, сдержанной речи. Не могу не сознаться, что я пережил одно из отраднейших в жизни мгновений, услышав фразу с благодарностью, выраженной лично мне…
К этому времени проза Бакина уже весьма заинтересовала иностранную прессу и издателей. Но паёк сведений о нём был по-прежнему крайне скромен. Таящийся ото всех замечательный писатель стал легендарен. Некоторые не верили, что столь странный на фоне всеобщей жажды успеха человек действительно существует. Говорилось, что это — миф, что его произведения — плоды чьего-то коллективного творчества. Но чьего?
Однако сама издательская необходимость привела меня в серый малоприметный дом, находившийся невдалеке от Дорогомиловского рынка, и привела к знакомству с поистине удивительным и вполне реальным Дмитрием Геннадиевичем. Внешне он показался мне похожим на благородного белого плантатора-аболициониста, друга и защитника негров, на изящно выточенного природой, светлоглазого фолкнеровского героя. Впрочем, этот профиль еще ранее был нарисован Эдгаром По, а моя ассоциация возникла, быть может, еще и потому, что мысленно я называл Бакина «русским Фолкнером».
Случилось так, что наше знакомство не ограничилось деловыми отношениями, а стало и, что называется, неформальным. Иногда в беге лет я и моя жена, Наталья Орлова (поэт и автор ряда статей о литературе Серебряного века, также ставшая почитательницей Бакина) бывали в гостях у автора «Страны происхождения». Порою, неожиданно призванный в застолье, приходил и я один. Нельзя было не дорожить такой степенью доверительности. Насколько я понимаю, Дмитрий Геннадиевич был крайне одинок и потому, что сознательно выбрал узкий круг общения, ограничившись, видимо, двумя-тремя друзьями, да и по существу. Последний из названных видов одиночества — неизбежное свойство художника. Общение же с сослуживцами по грузовой таксобазе, предположительно дружественное, приятельское, прежде всего давало утаившему свои посторонние от бензозаправки занятия новеллисту жизненный материал для творчества.