Про первую любовь и странные интимные игры
Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет,
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.
Игорь Губерман
Дарья, жена Евгения Семёновича, привыкла относиться к любви, к мужу, предельно добросовестно, но довольно равнодушно, как к вынужденной, навязанной рамками семейной морали и прочими условностями утомительной супружеской обязанности.
Так деловито, как вела она себя в минуты интимного общения, обычно несут от крутого бережка тяжёлое коромысло с водицей на плечах: предельно аккуратно, стараясь не расплескать драгоценную влагу и не оступиться. Кому захочется спускаться после за тяжёлой ношей лишний раз?
Что ни говори, устала она от однообразия и предсказуемости потускневшей за долгие годы супружеской жизни, да и не чувствует уже прежнего жара, разве что неловкость и стыд.
Семёныч старался, но умаялся: пыхтел как паровоз, сползая бочком с рыхлого, расползающегося как перестоявшаяся квашня тела супруги, так и не сумев закончить деликатное интимное общение, – пошто ты такая-то ноне, как рыбина снулая, неужто я кавалерист какой, чтобы скакать на тебе часами незнамо зачем? Сложно подмахнуть?
– Так я, мил человек, жеребятиной лет пять, как не интересуюсь. Тебе нать – ты и старайся. Не девица поди, чтобы ноги выше головы задирать да охать притворно, словно блаженная. Мне от того процесса, Женечка, ни горячо, ни холодно. Если забыл – меня уже внуки бабушкой кличут.
– О себе только и думаешь. А мне каково, спросила? Мужик – он до той поры в силе, пока бабу хочет. От недостатка любви всякие мужские болезни случаются.
– Ой, ли! Неужто и впрямь заскучал, застоялся, соколик? Не боишься, что кондратий в гости придёт в самый неподходящий момент, что ногу или поясницу на финише судорогой скрутит? Оргазм ему подавай, охальнику! Не смеши мои коленки, они и без скачек болят – обхохочешься. Коли невтерпёж – найди себе кралю, какая без мужского догляда мается, её и обихаживай.
– А и найду! Скажи ещё, что не шутишь. Всю жизнь ревновала и вдруг сама на грех толкаешь. Я ещё ого-го, между прочим! Психану и…
– Вот туда и иди, извращенец престарелый. Кого таперича ревновать-то, а? Спи уже, горе луковое. Сердечко-то бьётся, словно не мужик, а канарейка какая. Побереги себя, поэкономь. Отстрелялся уже поди до скончания века, сколько можно людей смешить! Пусть молодёжь энтим недостойным делом промышляет, им греховное бесстыдство в самый раз, чтобы детишек настрогать поболе и вообще – для тонуса.
– Приземлённая ты, Дарья Степановна, бесчувственная и ленивая. Нет, чтобы мужа в классической манере, чтобы дух вон, обслужить. Так нет – на промискуитет подбивает.
– Это ещё что за птица?
– Это блуд, любезнейшая. Это когда никто никого не любит, но все совокупляются.
– Да ты орёл, как я погляжу… без крыльев таперича. Скажи спасибо, что доселе пёрышки не обрезала. Думаешь, не ведаю ничего про прежние твои любовные похождения?
– Ну-ну, о чём это ты?
– Да про Лизку хотя бы. Маманя твоя всю жизнь меня упрекала – мол, скрала тебя у самой достойной, а сама не сдюжила. А ты расскажи, милок, покайся про грехи свои окаянные.
– Лизку не трожь, она… святая! Первая она, потому лучшая. Сравнивать с ей, гадости говорить – никому не позволю!
– А женился всё одно на мне. Что так-то? Ну-ну, психани, поведай, что со мной не так, чего у ей сочнее да слаще. Молчишь!
– Доведёшь, сковородина… вот возьму и расскажу всю правду… не в твою пользу. Потом не ной.
– Ужо интересно. Жуть как люблю про блуд и бесчинства на стороне слухать. Ну, как ты её… чем?
– Не блуд, а любовь! И не твоё собачье дело рассуждать на такие серьёзные темы.
– Ага, завёлся! Значит, было. Так и знала. Сказал “А” – говори всё остальное. Сперва про неё, после про всех остальных, кого огрызком своим пужал.
– Дура ты, Степановна. Слушать противно. Можно подумать сама недотрога. Что-то не припомню, когда я твою девственность оприходовать успел. Дёржаная ты мне досталась. Так я не в обиде. Дело житейское. То было в другой жизни, о которой я ничего не помню. По акту и факту я тебя в неполной комплектации на баланс принял. Деталька одна отвалилась невзначай.
– Зато я помню, как ты на Лизку уже после нашей свадьбы смотрел, козлина мохнорылая, как взглядом облизывал да раздевал.
– Показалось тебе. Мы с ней по-доброму расстались, без скандалов и претензий.
– С этого места подробнее. На горячем небось поймал. С неё станется.
– Вовсе нет. Я в том виноват. Окрутила меня одна, хмельного… ты её не знаешь. Ничего о том не помню – не в себе был. Часто о том дне вспоминаю. Сомнительно, что действительно на её прелести позарился. Возможно, ничего и не было. Я в том дому на вечеринке был, перебрал малёхо. Она мне и наливала, змеюка-разлучница. Лизку кто-то туда уже затемно привёл, словно намеренно, а я с той кралей голышами валяюсь. Оправдания она не приняла.