Мне оставалось лишь надеяться, что мои слова звучат не слишком резко и я не услышу в ответ на свой вопрос самую страшную во все времена фразу: вы уволены, молодой человек.
— Ну, у меня, наконец-то, все нормально, — сказал Марат.
Ну нормально и нормально, подумаешь, у тебя вроде бы всегда все нормально. Нормально значит, раз «нормально». И точка, казалось бы, флаг вам в руки…
— А что нормально? — продолжал я гнуть свое.
Марат помолчал немного. Я подумал, что все-таки он насупился. Собственно, кто я такой, чтобы характер свой показывать? Но я ошибся.
— Помнишь Ишимбай? — спросил Марат другим тоном. — Помнишь похороны?
Это я помнил. А потому кивнул. Помню, дескать.
— Я звонил вдове почти каждый день. Иногда навещал.
Это было новостью. Ни разу больше я не возил Марата в тот город, а прошло уже месяца два. Стало быть, сам рулил. Не хотел втягивать меня в личную жизнь, делать меня свидетелем.
— И как она? — спросил я.
— Отходит понемногу. Но дело в другом. Вчера я сделал ей предложение. Она вроде бы не против. Даже более того…
Я забыл про дорогу. Я уставился на него. Я вылупился на него, черт его дери с его россказнями, друзьями, похоронами и вдовами. Ты что, идиот, орал я ему мысленно. Тебе мало того, что случилось с твоим приятелем? Хочешь попасть на трассу? Хочешь в «Сеть»? Оттуда нет выхода, кретин, нет выхода, стоит только сделать шаг…
— Роман. — Это был уже приказ. — На дорогу гляди.
Я посмотрел на дорогу. Тряхнул головой. Помутнение прошло. Черт возьми, вот меня прет! Бред какой-то: при чем тут Марат? Причем тут та светловолосая женщина? Она блондинка, да, но ведь она не моя Блон…
Тот парень, приятель Марата — что-то сидело внутри него, какая-то истерия, невыраженная, неизрасходованная, мутированная истерическая энергия. И она выплеснулась, энергия эта, в тот момент, когда он увидел на обочине женщину, а спустя время влюбился в нее. Или сразу влюбился. А потом обычная истерика стала автоистерикой. А Марат… Он ведь ее не подбирал на дороге. Если его собственные демоны выйдут на поверхность, то это станет чем-то привычным, почти мещанским. Тем, чем он привык жить: зарабатыванием денег, накоплением имущества, благоустройством домашнего очага.
Я молчал до конца дня. Марат тоже. Он не понял меня, я — его. Мы работали вместе, то бишь я работал на него. Я никогда не вникал в его рабочие проблемы, лишь возил из «точки» в «точку». Я никогда не интересовался его личной жизнью, просто возил и баста. Сегодня мы оба осознали, что этим все ограничится до самого конца.
А в конце дня, поменяв БМВ на родную «девятку», я привычно набрал миллионное сообщение.
<Муха>: Блондинка! Милая! Отзовись!
Отправил его адресату, чтобы четверть часа тупо и бесполезно ждать ответа. Чувствуя, что нечто затягивает меня все глубже и глубже. Быть может, безысходность… Или отчаяние… А может, кое-что похуже.
И потом:
<Муха>: Пуля! Где ты?
И еще четверть часа пустого ожидания.
Я откинулся на сиденье и закурил. День ото дня все сумрачнее, попенял мне Марат. Воистину, день ото дня в течение бесконечного месяца, и безысходность (или что пострашнее) затягивает сильнее, а конца этому не видно, словно я двигался по незнакомой дороге, просмотрев указатель «бесконечность» в начале пути.
Думаете, я терпел весь этот месяц? Разумеется, вы правы, я не протерпел и получаса. В тот далекий день, день нашего с ней расставания, я действительно пилил себе по трассе, выдерживая не больше 90 км/ч. Я не стал включать музыку, как и предполагал. Просто слушал рев машины, и за этим ревом мне всю дорогу мерещилось воркование «Ситроена», словно он невидимый шел рядом со мной, сопровождая до дома. Наверное, я улыбался, типа дурачка из деревни Аитово. А может, нет, не знаю. И еще не доезжая Толбазов, я схватил трубку и набрал ее номер.
Я долго слушал, как телефон общается со мной гудками. Но гудки ничего мне не разъясняли, я их не понимал. Конечно же, она за рулем, неутомимая Королева Дорог, и не может взять трубку. Я притормозил у обочины и отправил sms-ку.
<Муха>: Я возле Толбазов. Остановился, чтобы отсалютовать самой прекрасной блондинке на свете. Отзовись.
Завел машину, и весь следующий час косился на телефон, ожидая ответа.
На смену эйфории пришла озадаченность. Ее сменило напряжение. Потом тревога.
Потом ужас.
Она не отвечала. Я слал ей сообщения каждые пять минут, и на личный номер, и в «Сеть». Я названивал ей по пятьдесят раз на дню, но лишь для того, чтобы телефон поговорил со мной гудками. Я ничего не понимал, я был шокирован. Она молчала. После того, что мы с ней пережили, она не могла исчезнуть, как год назад исчезла Алена.