А куда вы идете, собственно? – задал мысленный вопрос. Внутренний вопрос. У меня теперь всё внутреннее – даже музыка. И я сам теперь не здесь – сжал кулак – не вне. Всё, что от меня осталось – в коннектоме мозга. Я есть или меня нет?
И если от меня только миллиарды нейронов и карта памяти, то есть ли во мне душа?
Черные в дожде дома врастали в небо и резали его пласт по ходу моих железных шагов. В одном из окон высунулась металлическая голова в розовом парике, следом показалась рука с мини-лейкой для цветка.
Эй, праведные моралисты, где вы теперь? Что скажете, глядя на этот бессмертный город, где никто не попадает к Богу, где каждый предпочел остаться здесь, в своем личном железном аду.
Сначала мне показалось, что на бордюре сидит еж. Хотя, ежи вымерли лет двадцать назад. Но это черное, мокрое побежало вдоль тротуара и свернуло в проулок. И за круглым телом его волочился длинный лысый червь. Я зарулил следом в арку. Безрастительный колодезный двор мрачно поддерживал связь с серым тентом неба. Дождь сюда врывался антеннами – ага, контакт есть. Сознание еще тут. Мы еще вгрызаемся в эти камни, в эти железки.
Еж оказался крысой. Хвостатая крыса утонула в мусорном баке.
Что хочешь передать нам оттуда, сверху?
Хвост. Хвостик.
Мышка бежала, хвостиком махнула… – выползло из недр оцифрованного коннектома.
«Мышка бежала, хвостиком махнула…», – мать рассказывала.
К матери не загляну пока. Надо самому свыкнуться, прежде чем слушать вот это всё ее – мокрое, слезливое, градом на меня обрушевшееся.
Мышка.
Чертова мышка. Что с ней не так? Нейроны хвостами подрагивают и ползают в голове. Грызутся на этом белом, сверкающем атомным номером десять, ненастоящим. Когтями скребутся, вгрызаются острыми зубами-лезвиями в искусственное.
В мышке настоящее. Прошлое отшлифовано, оцифровано и красивенько сделано. Сохранено. А настоящее где? Я пытался нащупать это настоящее в хвостатой мыши. Мышь была теплой, живой, мягкой.
Я вынырнул из арки наружу. Наружу из колодца двора. А хотелось наружу дальше, вывернуться из этого всего, во что я втиснут. Сжат и нельзя сделать вдох. Я опять на инстинкте глотнул влажного воздуха и мотнул стальной головой.
Нет, не так. Без воздуха теперь, брат. Извини.
Привыкнешь, как все. Человек ко всему привыкает: в надежде сохранить свое бесценное, раздуваемое с рождения, зрительное, слуховое, осязательное, обонятельное. Самые глупые свои червивые мыслишки, принимаемые за целую вселенную, вокруг которой небо нарастает и обнимает, как планету на космическом аттракционе.
И вдруг я зашагал обратно, к «Заслону». И шаги стали все яснее, все четче, осознаннее.
Я не осмыслен сам для себя, не осознан, в отличие от шагов.
Верните мне эту часть меня, эту мышь, юркнувшую в черное и недоступное для меня. В похороненное, до которого мне нужно было добраться, чтобы понять, кто я.
Железные ворота встретили карканьем, от которого я не мог сбежать.
Одноатомное излучение тянулось по всему периметру коридора тридцатого этажа. Я толкнул дверь штабника, и дверь въехала внутрь.
– Ты чего? – Олег развернулся на пластиковом стуле и отложил планшет.
– Мышь верни, – сказал я ему на ходу и влез обратно в кресло с высокой спинкой. – Давай, чего там для этого? Какой режим? «Дед инсайт»?
Олег не шевелился – сидел в той же позе, завалившись чуть набок.
– Какую мышь? – наконец выговорил он.
– Ту, которую форматнул. Это же еще реально сделать? – Я по привычке провел рукой по волосам – волос не было, сталь скрипнула и каркнула. – По чьему приказу? – спросил я как можно мягче – даже сам удивился, как удается еще держаться в этом тихом, убийственно-спокойном корпусе, мертвом.
– Это был не приказ, – Олег шевельнулся, ожил, почесал бровь.
Я дернул подбородком, и он сказал:
– Это была просьба. Твоя.
Я молчал. Долго. На десятке висящих дисплеев мелькали подрагивающие лучи хвостатых мышей.
– Вернуть можешь? – произнес я, видя боковым эти дразнящие хвосты.
– Ты знал, что так будет. И сказал не возвращать, даже если будешь просить.
– Браат, – я помотал головой, – то не я был. То другой. Тот с мышью был. Тот знал всё. Без этого знания я – не он. Без этого я – никто, нулевый еще. Верни мне меня. Плевать, че там. Ты же не мог удалить. Я же тебя знаю. Ты ж жадный… до любой инфы.
У меня закипало все, поднималось из грудины к горлу. А по сути там, в корпусе груди не было ничего, что могло бы еще вскипать… По остаточной памяти отсутствующей части? И даже железные кулаки чесались, мелко, песочно. Я разжал пальцы, выпуская скопившееся, нервозное.