В конце концов я полностью потерял контроль над обеими ногами и правой рукой. Мне приходилось хвататься за поручни и тянуться с помощью них наверх. Я завидел первые двери на лестнице, на которых было написано "-24 этаж". Однако до двери мне оставалось девять ступеней, что весьма усложнялось единственной рабочей рукой.
Я наконец добрался до этой самой пластиковой двери и подполз поближе.
Приподнявшись спиной как можно выше, я принялся аритмично стучать в дверь лбом. Возможно, это было не самая лучшая идея, однако других не представлялось.
Я зарыдал от безысходности, когда не осталось сил и на это. Я свалился на спину на каменном полу и разложил руки в стороны, несчастный рюкзак же я сумел снять и положил под голову. Я сверлил глазами проём между бесконечными винтовыми лестницами, уходящими вдаль и грустил, что так и закончится моя история.
Глава 14. Воспоминание.
После этого, моя голова закружилась, и ускорился пульс. Мне стало страшно, и я постарался выбраться из объятий мягкой кровати, однако прочные верёвки и сильная усталость взяли надо мной верх. Также странные проводки из моих рук усугубляли ситуацию, отображая моё состояние на приборе у деревянной тумбы.
В этом огромном помещении располагались множества коек, но лишь трое из них были заняты людьми, а остальные - аккуратно застелены пребелыми покрывалами.
Я пролежал там либо час, либо меньше, тяжело вздыхая и пытаясь повернуться на другой бок, что никак не получалось, и в комнату с громким топотом ввалилось с десяток дружных людей разного рода работы: пятеро бойцов-джаггернаутов с тяжёлыми пулемётами, трое пожилых учёных в посеревших белых халатах и два человека в чёрных дипломатических костюмах, в руках которых лежали толстые стопки жёлтых бумаг. Вся эта картина натолкнула меня на мысль о прошлом, из-за чего моё лицо исказилось, отображая мою тоску о прошлом.
Седая борода одного из докторов доходила до самой его груди, а голубые глаза его показались мне, чуть менее враждебными, чем у остальных. Другие же люди излучали невиданную ярость и злость.
Они подошли к одной из коек и, разбудив пациента, начали его допрашивать о самочувствии. Судя по искажённым моим уставшим разумом их разговорами, все лежавшие пациенты являлись бойцами той самой перестрелки на корабле. Меня смутили недавнее воспоминание о том, что я убил военного и мысль о том, что меня приняли в лазарет той самой лаборатории.
Вскоре пришёл черёд разговора со мной. Мне сообщили, что я заражён какой-то инфекцией, но пообещали, что через день поставят на ноги и мне придётся отстоять или сменить свою точку зрения в процессе заседания суда. Мне будет предоставлен ознакомленный с моим личным дневником адвокат. Как ни странно, эти люди разговаривали со мной, как с давно знакомым другом. Я был этим весьма изумлён, однако отвечал им так же, как они обращались ко мне.
Так и произошло. На следующий день меня повели в отдельное помещение на одном из этажей выше. Мне и моему адвокату выделили общую стойку, и адвокат напоминал мне свидетеля моей истории.
Глава 15. В долгий путь.
Я отнёсся к мудрому решению судьи с некоторым пониманием, хоть и желал остаться в лагере. Я сообщил о судьбе моих друзей, и, когда оперативная группа бойцов забрала их трупы, после обследования и вскрытия, по моему огорчению, их сожгли, а лифт - очистили. Мне сообщили, что командира, заведующего эвакуацией расстреляли, а бойцов - отправили чистить, заряжать и чинить оружие, изготовлять патроны на неделю.
За всю эту чёртову неделю, я успешно познакомился и сдружился со своим будущим лучшим другом. Напарника звали Максим, и он имел имел довольно изменчивый характер. Временами он мог быть жёстким, а временами - в особенности с детьми - мог быть мягким. Сам мужчина имел небольшие карие усы и широкие депрессивные глаза.