– Ничего особенного здесь, конечно, нет, – бодро сообщил Горгас.
Горгас был прав: ничего особенного здесь не было. Не было вообще ничего: тусклый свет лампы, заправленной жиром, не давал возможности рассмотреть то, что лежало под ногами, но, вероятно, это были старые, сырые плетеные тростниковые коврики, издававшие далеко не самый приятный запах. В большой комнате, куда его привел хозяин, стоял большой, незатейливо сколоченный стол, уставленный деревянными и оловянными блюдами с какими-то корками. За столом сидели двое мужчин; перед каждым из них стояла большая кружка из рога. На Полиорциса они не обратили никакого внимания.
– Мои братья, – объявил Горгас. – Слева – Клефас, а справа – Зонарас. – Мужчины не шевельнулись, лишь немного повернули головы, посмотрели на гостя и снова уставились друг на друга. – Извините их и не обижайтесь, они устали после трудного дня. Сейчас у нас много работы: срезаем тростник у реки и делаем сыр для сидра.
Не дождавшись никакой реакции от Клефаса и Зонараса, Полиорцис осторожно опустился на трехногую табуретку и опасливо положил руки на не менее грязный край стола. Горгас, забравшись на стул, искал что-то на стропилах.
– Как дела с тростником? – спросил он, обращаясь к братьям.
– Плохо, – ответил Зонарас. – Слишком сыро. Придется подождать неделю, может быть, вода спадет. Хотя может и дождь пойти. В общем, я бы особенно не рассчитывал…
То, что искал под крышей Горгас, оказалось сеткой с большой головкой сыра, обмазанной чем-то серым.
– Клефас, у нас есть свежий хлеб?
– Нет, – ответил Клефас.
– Вот как? Ну, ладно, обойдемся без него. А сидр в кувшине еще остался?
– Нет.
Горгас вздохнул.
– Хорошо, я принесу из подвала, – сказал он, забирая кувшин. – Сейчас вернусь.
За время его отсутствия – а оно показалось Полиорцису довольно долгим – ни один из братьев не шелохнулся. Когда Горгас вернулся, в руках у него был не только кувшин с сидром, но и буханка твердого на вид хлеба.
– Не мешало бы подбросить в огонь еще дровишек, – заметил Горгас, но никто не откликнулся.
В доме было не только холодно, но и сыро.
– В общем, – сказал Горгас, нарезая хлеб собственным ножом, – вы хотели увидеть Месогу, и это довольно типичная картина. Вот. – Он протянул гостю тарелку с хлебом и сыром. – Сейчас дам вам кружку и налью сидра.
– Нет, спасибо, – запротестовал Полиорцис, но было уже поздно. Рассмотреть напиток как следует он не мог, но на поверхности плавало что-то, подозрительно похожее на солому.
– Спать ляжете в моей комнате, а я как-нибудь устроюсь с Зонарасом.
Зонарас хмыкнул.
– Ну, вот. – Горгас сел наконец на стул и, отломив хлеба, обмакнул его в сидр. – Это и есть дом. Кому-то нравится, кому-то нет. Лично я считаю, что вам далеко до Месоги по части доброго, старомодного гостеприимства.
Полиорцис напомнил себе, что он дипломат, и промолчал. За день он успел изрядно проголодаться, так что теперь даже отважился проглотить кусочек сыра, оказавшегося очень крепким, пахучим и отвратительным. Горгас спросил у братьев, осталось ли сало. Сала не осталось.
– Надо бы посмотреть крышу сарая, – сказал Клефас. – Времени не будет, пока не заготовим сено. Если с тростником ничего не получится, придется покупать. Если будет у кого.
– Хорошо, – сказал Горгас.
– И яблоки надо убрать, – продолжал Клефас. – Становится сыро, как бы не потерять все. У меня на это времени нет, – добавил он.
– Не смотри на меня, – пробурчал Зонарас. – Чем, по-твоему, я занимался всю неделю, задницу просиживал?
Горгас вздохнул:
– Не спорьте. Я пришлю кого-нибудь. Вам надо будет только сказать им, что делать, они сами всем займутся.
– Что нам нужно, так это чтобы кто-нибудь прогнал грачей с ячменя, – оживился Клефас. – На днях я насчитал сто четыре этих твари. Если и дальше так пойдет, то и убирать будет нечего.
– В любом случае хорошего ждать не стоит, – указал Зонарас. – Слишком уж сыро. Требуется никак не меньше десяти ясных солнечных дней, чтобы хоть что-то поспело. Лучше бы посеяли горох, как я говорил.
– Мы уже сеяли горох в прошлом году, – возразил Клефас. – Земля ослабла, без удобрений ничего не растет. Может, стоит запахать все, чтобы и не мучиться.