Что случилось? Заговура постукивал зубами.
Нам все равно не удержаться… Прибыл еще эшелон… Нужно вступить в переговоры… Я не хочу этого делать без вас, но я… — Он тонко с отчаянием вскрикнул: — Я должен!
Вы должны продержаться до темноты. Не дать им ворваться во двор. Если у вас есть совесть! Если вы не предатель! — Лебедев оттеснил его к стене, схватил за портупею, тряхнул: — Заговура, через два часа наступит темнота, и мы вырвемся!
Заговура сунул руку в карман шинели, выхватил комок бумаги.
Вот… сейчас перебросили оттуда… Зубицкий в последний раз предлагает… обещает солдатам прощение… просить о прощении, если… сдадимся… Иначе — военно-полевой суд, — он кусал свои побелевшие, сохнущие губы, — солдатам скрыться невозможно… И тогда всем расстрел или каторга…
Заговура! Мы вырвемся и будем продолжать борьбу!
Прострочила по стене снаружи пулеметная очередь. Заговура молча потряс головой. Лебедев понял: он все равно сдастся — теперь или через два часа. А без его роты попытка соединить свои силы с восставшими в Красноярске бессмысленна. Значит, только уход в подполье, в конспирацию… А сейчас — продержаться до темноты.
Савва, ты слышал? Ты понял? Заговура сдается! Пойди приготовь шесть человек. Каждому топор, лом — что найдется. Как смеркнется, ступайте в конец двора, к паровозному кладбищу. Все соберемся — сразу проделать в заборе проходы. Будем прорываться.
Савва смотрел перед собой каким-то отсутствующим взглядом, хотя и силился понять, что говорит ему Лебедев. Автоматически повторял за ним:
Да… да… я понимаю… шесть человек… в заборе проходы… прорываться… Я сделаю, Егор Иванович…
Лебедев коротким порывистым движением обнял его и отпустил.
Савва, тяжело, я знаю. Не вздумай самовольничать. За жизнь всех людей сейчас отвечаешь. За революцию. — Лебедев сделал шаг к двери. — Заговура, идемте.
Куда?
Во двор. Проверять наружную оборону. Вы должны быть вместе со мной. — На ходу он жестко прибавил: — Чтобы вы не подняли белого флага.
Морозная мгла уже наполняла углы двора, а дальше, за забором, лежала серой неподвижной толщей. Ночь будет — хоть глаз коли. Хорошо! Стрельба стала реже. Видимо, Зубицкий выжидает ответа Заговуры. Сколько времени будет он выжидать? Засветло штурмовать он не станет. Зачем ему нести лишние потери? Впотьмах легче подойти к забору, взломать его и потом ворваться во двор и в мастерские. Надо опередить расчеты Зубицкого.
В каменных кладовых прямо на полу пылали костры из вагонных досок. Туда, сменяясь на баррикадах через каждый час, бегали греться осажденные. Особенно сильно зябли дружинники и солдаты из роты Заговуры, те, кто держал оборону снаружи корпуса главного цеха, у проходной, у вспомогательных цехов, препятствуя осаждающим взломать забор. На кострах в котлах и ведрах женщины таяли засыпанный паровозной гарью снег: Зубицкий приказал перекрыть трубы, и мастерские остались без воды. Дружинники подходили, черпали чем придется эту мутную жидкость, пили и сплевывали, когда на зубы попадались угольки. Шутили, смеялись: «Есть снег — мы и без воды проживем». Но лица у всех были измученные — видно, что люди держатся крайним напряжением воли.
Лебедев с Заговурой обошли все посты, все баррикады, построенные во дворе. Дружинники спрашивали:
Как там, не сымает осаду Зубицкий?
Они и сами теперь понимали: если Зубицкий не уйдет, им здесь гибель. А сдаться — позор, измена делу революции. И только ли позор? Тогда их всех перепишут и будут судить. Выходит, предать революцию, стать на колени — и потом все же на каторгу!
И когда Лебедев говорил каждому:
Как стемнеет, идем на прорыв, — лица рабочих сразу светлели.
Вот это правильно! Эх, Егор Иванович, сразу бы нам послушать тебя…
На баррикадах, которые защищала рота Заговуры, солдаты слушали Лебедева,' хмуро отмалчиваясь. Заговура прежде успел им внушить, что есть только одно спасение — сдаться. Кто-то даже спросил:
А когда поднимать белый флаг будем? Лебедев ответил:
Не будем!
Заговура, все время молчавший, сказал:
Когда уйдут те… кто не хочет сдаваться.
И Лебедев почувствовал, что эти слова Заговуре дались нелегко. Обезволенный страхом, он все же не хотел стать подлецом.
Они обошли весь двор и вернулись в здание главного цеха. Здесь их нагнал Буткин.
Лебедев, я все же не могу молчать! Долго вы будете продолжать это безумство? — выкрикнул он, забегая вперед и становясь на пути. — Я спрашиваю: долго?
Лебедев даже не замедлил свой шаг, хотя в голову ему так и ударило бешенство. Ответил он совершенно спокойно: