Но через несколько минут он появился снова, сунул ей в руки ломоть хлеба и добрый кусок соленого свиного сала.
Погрейся хоть едой. Черт его знает, боюсь тебя народу показывать, все Черпыхом распаленные. Сиди. Ноги мокрые?
Мокрые, — сказала Клавдея, в ознобе стуча зубами. II провела ладонью по лицу. Разбитый и отекший глаз уже не болел, по ей казалось, что опухоль застилает теперь и другой глаз, оттого она так плохо и видит мужика. — Мокрые ноги, не чую их вовсе, будто не мои. А все листовки на лед-то выплеснуло?
А я откуда знаю, сколько было их у тебя. Две я поднял. Одна ко льду пристыла, разодрал ее в лоскутки, ни черта не прочитаешь. А другая — первай сорт. Я тебе отдавать не стану. Ну, сиди пока еще.
Как тебя звать-то хотя?
Финоген.
Клавдея откусывала черствый ржаной хлеб, медленно разжевывала куски присоленного с черемшой сала, чувствуя, как теплее становится в желудке и утихает по всему телу острая дрожь. А между тем неотвязная мысль все время стучала у нее в голове: «Выдюжу или свернет меня хворь? Так я прозябла, так прозябла».
Клавдея с трудом переминалась на окоченевших ногах. Вокруг нее по густо заиндевевшим стенам блуждали тусклые зеленые зайчики, иногда вспыхивая мелкими радужными точками на концах бесчисленных ледяных сосулек. А под мостком узорчато пенилась вода, билась в тесном срубе и, казалось, хотела его разбить и опрокинуть. Если бы Клавдея одна оставалась здесь ждать наступления вечера, она бы не выдержала. Но теперь, когда она знала, что рядом есть друг, который все время думает, заботится о ней, Клавдея находила в себе неведомо какие еще остатки сил, чтобы держаться в этом злом холоде. Друг! Это слово ласкало и грело. Друг! Самое большее, что нужно всегда человеку.
Снова дверь распахнулась. Финоген замахал рукой:
Тетка, айда скорее!
Помог ей пройти по обмерзшему мостку, вывел за дверь, постоял возле все так же неустанно вертящихся и пылящих белым «бусом» жерновов, сделал Клавдее знак: «Замри», — и спустился к мучным ларям. Клавдея услышала, как он нарочито громко сказал кому-то:
Паря, ну-ка вынеси мне в сани тальянку да пошарь там под лавкой, топоришко я положил, — и через минутку свистнул.
Клавдея догадалась: это ей.
Возле мучных ларей не было никого. Из каморки мельника пробивался громкий мужичий хохот. У распахнутых нижних дверей мельницы, под помостом, стояла лошадь, запряженная в сани с «пялами» — высокой спинкой. На санях, ближе к задку, лежало несколько туго набитых мешков, а в головках набросаны объедки сена. Финоген, моргая запудренными мукой ресницами, толкнул Клавдею в спину:
Падай скорее в сани, — и тут же прикрыл се пропахшей душистым сеном дохой. — Тебя в город?
В город.
Падая в сани, Клавдея успела заметить только, что в пасмурном небе, довольно высоко под землей, светится желтое пятно — солнце. Значит, день пошел едва лишь на вторую половину. А ей казалось — сто раз он уже кончился. Вот спасибо человеку! Из-под дохи она услышала чей-то виноватый — не Финогенов — голос:
На-ка те тальянку. А топора, знаешь, нигде нету. Куды ты его положил?
А черт с ним! — сказал Финоген. — Может, я его вовсе не брал из дому?
Прямо на плечи Клавдее он положил свою тальянку, нежно хрипнувшую басами, и понукнул коня:
Трогай!
Полозья саней весело запели на мерзлой дороге.
13
Вместо одного месяца Иван Максимович проездил целых три. Даже такие праздники, как рождество, Новый год и крещенье, он провел не дома, кстати не очень и сожалея об этом. Заключение выгодных сделок, приобретение новых — и очень значительных — связей заменили ему, деловому человеку, привычный домашний уют.
Лишних два месяца ушло у Василева главным образом потому, что он удлинил свой маршрут и, кроме Иркутска, махнул еще в Верхнеудинск, в Читу, во Владивосток, а на обратном пути заехал даже в Харбин. Проездил оп и истратил в веселых домах и компаниях уйму денег. Его порой прямо бросало в дрожь, когда где-либо в ресторане приходилось за всех расплачиваться одному и выкладывать целую пачку хрустящих кредиток. Но когда он затем подводил баланс своим тратам и выгодам, какие получит взамен, лицо у него веселело: нет, пет, он не просчитался.
Особенно доволен остался Иван Максимович поездкой в Харбин. Сколько наивыгоднейших сделок заключил он там! И не только с военным ведомством, где вообще, если честно делить с интендантами барыш пополам, можно зашибить сотни тысяч. Иван Максимович немало подработал и на панике, что охватила купцов в Харбине после сдачи Порт-Артура и неудачного набега конницы генерала Мищенко на Инкоу. В Мукден — последнюю опору-перед Харбином — мало уже кто из торговых людей верил. Им казалось: будет сдан Мукден — будет потеряна и вся Маньчжурия. А что Мукден уж пе такая неодолимая для японцев твердыня, еще осенью показал Ляоян, на который военных надежд возлагалось пе меньше. Иван Максимович решил рискнуть — и нет, кажется, нет, не ошибся. Он скупил по дешевке, да еще под векселя, солидные запасы самых ходких товаров. Чья потом окажется Маньчжурия — будет видно, а Харбин, безусловно, при любых переменах всегда останется Харбином — крупным торговым городом. И не может же случиться, чтобы при любой обстанввко товары оказались начисто потерянными, без всякого возмещения!