Олег Мороз
ПРОБЛЕМА SETI
Человек одинокий, и другого нет;
ни сына, ни брата нет у него,
а всем трудам его нет конца…
«Для кого же я тружусь?..»
ЭкклезиастУ нас очень любят употреблять иностранные слова. И я люблю. Почему? Сие неизвестно. Тут какая-то психологическая загадка. Отчасти, может быть, потому, что иностранное слово, будучи непонятным, кажется более значительным и даже несколько загадочным. Вот, например, SETI. Это английское сокращение, означающее «поиск внеземного разума» (какие именно английские слова это сокращение образуют, читателю, наверное, знать не обязательно).
Итак, «проблема SETI» — значит, проблема этого самого поиска. В общем-то вместо «проблема SETI» вполне можно было бы сказать «проблема ВЦ» (используя наше отечественное «внеземные цивилизации»). В дальнейшем в тексте я в основном и буду так писать — ВЦ, а не SETI. Однако в название повести, подумав, я все же решил поставить SETI: все-таки название как раз должно быть значительным и отчасти загадочным. К, тому же и в научном обиходе «проблема SETI» успешно вытесняет «проблему ВЦ», опираясь на горячую любовь научных работников (впрочем, как и других граждан) к иностранным терминам.
Итак, проблема SETI (читается: «эс — и — ти — ай» или, ближе к русскому, — «сети»). Проблема поиска внеземного разума.
Повествование в этом произведении попеременно ведется от лица нескольких героев. От чьего именно — читатель будет всякий раз своевременно уведомляться.
ГЛАВА I
ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАРСЕ?
Тут как-то я прочел в одном научно-популярном журнале, что в общем-то разумная жизнь — штука маловероятная, что, может быть, кроме как на Земле, нигде ее больше нет.
Не скажу, чтобы известие это меня поразило, — сначала я даже и не уловил как следует, о чем идет речь, — но вскоре после того я почувствовал, во мне началась какая-то подспудная работа, засело и стало расти какое-то смутное беспокойство. В конце концов я понял, в чем тут дело: как большинство людей, я привык считать само собой разумеющимся, что таких планет, как Земля — населенных разумными существами, — во Вселенной бесчисленное множество; пусть эти существа безумно далеко, пусть они совсем не похожи на нас, но они все-таки есть — вот что главное. Это как в коммунальном доме: вы живете в своей квартире (отдельной, изолированной), время от времени сталкиваетесь возле лифта с соседями по площадке, а кто живет выше или ниже, этажом, можете вовсе не знать, но вы все-таки знаете, что они существуют, и коли вам уж приспичит, вы можете вступить с ними в контакт.
Попробовал было потолковать кое с кем из знакомых — как они относятся к такой новости — о нашем вселенском одиночестве. Никакого впечатления. Пожимают плечами иронически. Реакция в духе известной кинокомедии. Помните, на новогоднем вечере чудаковатый лектор выходит на сцену, чтобы прочесть лекцию о жизни на Марсе? Прежде чем он успевает сказать хотя бы слово, с ним происходят разные забавные приключения, подстроенные веселыми молодыми людьми, которые, конечно же, совсем не жаждут в ночь под Новый год слушать глубокомысленные речи об инопланетной жизни. В конце концов, после нескольких рюмок коньяка, лектор произносит такую необыкновенно содержательную тираду: «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, науке это неизвестно», — после чего пускается плясать лезгинку.
Тогда, в годы моей юности, комедия эта пользовалась колоссальным успехом, а фраза насчет жизни на Марсе прямо-таки стала фольклором. Действительно, как говорится, не в бровь, а в глаз: с одной стороны, черт знает чем занимаются эти умники (жизнь на Марсе!), а с другой — ничего ведь путного и сказать-то об этой жизни не могут — уж лучше бы честно, как этот подвыпивший лектор, признались, что ничего о ней не знают.
Так вот, и мне мои знакомые отвечали все в таком же духе: мол, есть ли жизнь во Вселенной, нет ли жизни во Вселенной — науке это неизвестно. Дескать, охота тебе всякой мурой заниматься!
Читатель, может, думает, будто я пытался переубедить их, высказывал свое недоумение: «Как же можно быть равнодушным к таким вещам! Как можно спокойно относиться к мысли о космическом одиночестве! Абсолютном одиночестве! Как можно жить с этой мыслью!» В общем-то я действительно так думал — искренне недоумевал про себя. Но вслух ничего такого, естественно, не говорил. Не настолько я наивен. Да и вообще подобные разговоры происходят обычно в легком ироническом ключе (и с твоей стороны тоже). Этакий светский треп. Подходишь к приятелю, заводишь речь о том о сем. После: «Да, старикан, ты слышал, что написал профессор такой-то в таком-то журнале? Будто разумная жизнь скорее всего существует «в единственном экземпляре» — на Земле…» Ну, и видишь это насмешливое пожимание плечами, и слышишь в который раз эту фразу — насчет жизни на Марсе.
В конце концов я задумался: а действительно ли я так уж всерьез отношусь к этому вопросу? Может быть, на самом деле мне, как и моим друзьям, наплевать?.. Просто что-то вбил себе в голову? У меня так бывает. Я человек книжный. Прочту о ком-то или о чем-то и невольно начинаю этому кому-то и чему-то подражать, да так, что и сам об этом подражании не всегда догадываюсь. Начинаю думать таким же образом, как какой-то литературный герой, собственные жизненные ситуации отождествлять с теми, в которых он оказывался… Будто не живу, а роман пишу. Казалось бы, хорошо: задатки литературного таланта, Ан, нет: «роман»-то — подражательный, эпигонский. Не литература, а литературщина. Таким, как я, вредно много читать. Сейчас я, правда, и не читаю много — так, кое-что из нового, текущего. Это в юности я книгу за книгой проглатывал. А сейчас нет — некогда. И подражаю литературным героям меньше, чем в былые годы. Впрочем, не потому, что меньше читаю… Хотя отчасти и поэтому. Но главное тут в другом: в конце концов, наверное, даже человек, по складу своего характера склонный к инфантильности, с годами становится в какой-то мере зрелым.
Стоп! Вот они, нужные слова. Нашлись. Возможно, все дело в том, что мои друзья более зрелы, чем я. Я — инфантилен. От этого-то меня так и удручает мысль, что мы, люди, одиноки во Вселенной. А они относятся к ней совершенно спокойно. Но над этим надо еще подумать…
Сперва все же — вопрос о книжности. Нет, вряд ли это книжность. Вряд ли мое волнение по поводу космического безлюдья — отраженный свет чьих-то литературных переживаний. Ничего такого я не читал в последнее время. Не говоря уже о том, что такого рода переживания могли бы встретиться разве что у кого-нибудь из фантастов, а фантастику я вообще не читаю, за исключением двух-трех авторов. Нет, это, пожалуй, исключено.
Что касается инфантильности, детскости — ну что ж, в конце концов, при желании многое в человеке можно посчитать инфантильностью. Честность, искренность, например. Доброту. Но что из того? Разве эти качества плохи? Или, может быть, они становятся хуже оттого, что мы называем их как-то не так, как они на самом деле называются, — каким-то другим словом?
В итоге всех этих размышлений я пришел к выводу, что все дело в каких-то особенностях того круга людей, которые составляют круг моих знакомых. Ведь это мы только так думаем, что круг знакомых подбирается более или менее случайно. На самом деле тут действует закономерность. Мои приятели всё люди трезвомыслящие, практического, даже скорее прагматического склада ума. Сам же я, как уже мог убедиться читатель, по-видимому, не такой уж трезво- и здравомыслящий, не в такой мере нацеленный на «дело», чтобы хотя бы время от времени не отрывать взор от земли (в буквальном смысле) и не помышлять о вещах далеких и туманных. Возможно, здесь действовал принцип притяжения полюсов. Я люблю людей деловых, твердо, обеими ногами стоящих на земле.