— Они разберутся, Сергей… Я понимаю, они разберутся… Придут в очередной раз к компромиссу… Но не кажется ли тебе, что цена этого компромисса чересчур высока? Хотя, — тут она безнадежно махнула рукой, — тебе всегда было безразлично счастье твоей дочери…
— Вероника, как тебе не стыдно, что ты говоришь!
— Да, да, безразлично… — Тут и Вероника Федоровна заплакала. — Вам всем все безразлично, кроме ваших узких эгоистических интересов.
Наступило тягостное молчание. Оно продолжалось, наверное, не более минуты, но мне показалось — гораздо дольше. Как бы спохватившись, Вероника Федоровна стала собираться…
— В общем — как хотите… Решайте сами… Но я тебя предупреждаю, Лидия… Я тебя последний раз предупреждаю… Если когда-нибудь после, много лет спустя, ты меня станешь упрекать: дескать, где же ты была? — я тебе напомню, где я была. Пока что у тебя еще есть время… Но не успеешь оглянуться — будет поздно.
— К чему вы призываете Лиду? — Я стараюсь говорить как можно сдержаннее, хотя во мне все кипит. — Чтобы она порвала со мной? Как вы можете призывать к такому? Жена должна бросить мужа, оставить ребенка без отца?!
— Прежде всего я призываю вас, Виктор! Образумьтесь! Займитесь делом! В наше время неудачники не в моде. Сейчас ценятся люди сильные, хваткие, цепкие, управляющие жизнью, а не плывущие по воле волн. Так что это вы разрушаете свою семью — настойчиво и методично, — а не я.
— Я не хочу с вами спорить о том, какие люди сейчас ценятся — не вижу в этом смысла. Я хочу лишь спросить вас — случалось ли вам оказываться когда-либо в молодости в такой ситуации, в какой по вашей милости находится сейчас ваша дочь? Иными словами, был ли такой случай, чтобы кто-то уговаривал вас оставить вашего мужа?
— Это совершенно излишний вопрос, Виктор, вы сами прекрасно знаете. Мой муж… — Ей очень хочется сказать: «Мой муж — не чета вам», — но она предпочитает выражаться более осторожно. — Мой муж никогда не подавал повода для упреков такого рода, которые адресуются сегодня вам.
— Ну а все-таки, представьте себе, что такой случай произошел бы. Что бы вы почувствовали? Как поступили бы? И самое главное — что почувствовал бы ваш муж?
— Я повторяю, что ваши вопросы излишни — такой ситуации не могло быть.
Раздражение все больше закипает во мне: они, видите ли, такие святые, такие идеальные, что она и в мыслях представить себе не может обращенных к ней упреков и увещеваний, которые без зазрения совести направляет сейчас нам.
— Ну, хорошо, — говорю я, чувствуя, что сейчас произнесу уже что-то такое, что, пожалуй, будет уже и за рамками приличий. — Ну, хорошо, но что бы вы сказали, если бы в свое время, вскоре после того, как вы поженились, кто-то из родителей вашего мужа заявил бы ему — в вашем, между прочим, присутствии! — что е — и ему не чета?
Это, конечно, уже бестактность с моей стороны. Дело в том, что по своему общественному положению теша моя в общем-то никто, просто жена своего мужа, домашняя хозяйка. До замужества была секретаршей с семилетним образованием. Знаете, есть такая категория жен: их будущие мужья, люди все положительные, а нередко и высокопоставленные, но, как правило, не имеющие большого опыта в общении с женщинами, а потому и не разбирающиеся в них, женятся на них исключительно по причине их смазливости. Разумеется, и среди смазливых секретарш попадаются хорошие жены — наверное, ничуть не реже, чем среди других категорий женщин. Но все же, согласитесь, это игра в рулетку. Так что у родителей этих положительных и преуспевающих мужей, разумеется, всегда есть основания сетовать на их, прямо скажем, легкомысленный выбор. Были такие основания и у родителей Сергея Васильевича, не сомневаюсь в этом. И если они открыто не высказывали ему свои упреки — это еще не значит, что такая ситуация была совершенно немыслима.
Произнося эти в общем-то бестактные слова, я, конечно, знал, что попадаю в самую точку (да, собственно говоря, моим намерением было уязвить Веронику Федоровну, вывести ее из гордого пребывания в атмосфере собственной непогрешимости), но все же я никак не предполагал, что реакция будет такой бурной.
— Это подло! — кричала Вероника Федоровна, рыдая. — Это низко! Как вам не стыдно прибегать к таким недостойным приемам! Что вы сравниваете меня с собой! Да я с тринадцати лет работаю… В тринадцать лет пошла ученицей на завод… Надо было матери помогать… Пятеро нас в семье росло… Пять ртов… Оттого и не получила образования… А вы! Да для вас государство все сделало — чтобы вы школу окончили, вуз… А вы — чем вы платите государству?!
— Чем же я плачу, интересно? Ну-ка, скажите. Что я, тунеядец?
— Не тунеядец, — всхлипывает Вероника Федоровна, — но близко к этому…
На том мы и расстаемся…
* * *— Скажи мне, Витя, что же тебе все-таки нужно? — Лида уже успокоилась немного после ухода родителей. По крайней мере внешне. — Просто скажи мне, что тебе нужно. Я хочу это понять. Я не собираюсь тебя ни в чем упрекать, хотя, как ты понимаешь, институт этот… астрофизический… мне недешево обошелся…
— Что это ты удумала, Лидуля? Что тебя туда понесло? Неужели ты не понимаешь, в каком смешном свете ты представила и себя и меня? Жена — через каких-то неведомых «знакомых», через какой-то немыслимый блат — хлопочет об устройстве мужа «в науку»… Да еще в какую науку — в ту, что занимается поиском внеземных цивилизаций…
— Я и сама не знаю, Витя. Затмение какое-то нашло. Думала, так будет лучше. Приятное тебе хотела сделать. Перед этим мне кое-что удалось… Неважно что… Одним словом, победу небольшую одержала — ну, и возникла этакая инерция, жажда победного шествия. Сейчас-то я понимаю, что глупо… Хотя сейчас, когда все уже позади — я имею в виду все эти унижения, — может быть, тебе все-таки пойти в этот институт? Может быть, там ты больше будешь на своем месте?
— Как позади, Лидуля? Как позади? С моим приходом туда только все и начнется. Ты хочешь, чтобы на меня до скончания века все пальцем показывали: «А, это тот самый Борисов, которого жена по блату в астрофизику устроила?»
Но главное не в этом, Лидуля, — продолжаю я после некоторого молчания. — Главное в том, что не нужен мне этот институт. И наука их мне тоже в общем-то не нужна. Да, да, не делай, пожалуйста, такие глаза! Не нужна мне эта наука. Пусть они сами ею занимаются на здоровье. Меня интересует совершенно конкретный вопрос — как люди, обыкновенные, простые люди, не обязательно ученые, относятся к внеземным цивилизациям? Как они относятся к идее, что, возможно, их и нет совсем? Нет нигде во Вселенной, ни в одном из ее уголков, как она ни огромна. Что, возможно, Земля — единственный крохотный очажок, где возгорелся и тлеет разум. Да и здесь он вот-вот готов погаснуть — от вполне вероятной, по крайней мере теоретически, ядерной катастрофы (бессмысленно называть ее ядерной войной — это уже не война, это именно катастрофа). Так вот, как они относятся к этой идее? Волнует ли их она или же они к ней совершенно равнодушны? И как волнует — повергает ли в уныние, в отчаяние или вызывает протест, несогласие — желание ее опровергнуть (вот из таких-то, может быть, и сформируется будущее поколение специалистов — исследователей «проблемы SETI», хотя говорят, что настоящий ученый должен быть объективен и беспристрастен)? Вот такой вопрос… Ты же понимаешь, что ни в одном институте он не изучается. Разве что в каком-нибудь социологическом. Да и то это для них лишь эпизод… И вообще это совсем не то… Наука строится по совсем другому принципу.
— А для тебя, Виктор, — для тебя это не эпизод?
— Не знаю…
— Ну, вот ты узнал, как некоторые люди относятся к этим идеям (как все относятся, ты ведь все равно не узнаешь), — и что дальше? Что? Скажи.
— Гм… Ничего. Просто я буду это знать.
— Знать? Для чего? Зачем тебе это надо?
— Просто так — надо. Это же очень просто, Лидуля. Вот тебе хочется знать, зачем мне это надо. Зачем тебе это знать? Да для того, чтобы жить со мной. Иначе ты со мной жить не можешь — не понимая меня. Ведь так?