Наукоподобнов, а дежурным Контролером на этот раз был именно он, честно говоря, обрадовался Мекину, что ни говори, а писатель был забавным парнем. Для порядка пришлось его немного пожурить.
— Что это вы, Мекин, раньше времени явились? Надо приходить, когда вам велено. Неужели это так трудно запомнить?
— Дык, страшно.
— Страшно — это очень хорошо. Страх дисциплинирует писателя.
— Конечно, хороший афоризм, но когда понимаешь, что это касается тебя самого, его прелесть пропадает.
— А что случилось?
Мекин с готовностью рассказал свою историю.
Наукоподобнов не сдержался и расхохотался.
— Ну, знаете ли, однако, и фантазия у вас!
— Так вы думаете, что мне ничего не угрожает?
— Угу.
— Значит, я вас не убедил. Вы по-прежнему не верите в литературу?
— Не верю. Литература не нужна. А что касается лично вас, то люди с такой дикой фантазией нам пригодятся. Найдем вам работу.
— Что я должен буду делать?
— Как что? Фантазировать.
Окончательная книга
Будущее наступит, хотим мы этого или нет. Не спросив разрешения, не учитывая нашего мнения, не обращая внимания на протесты и попытки повлиять на него. Нам остается только с этим смириться.
Таков был взгляд Комлева на попытки понять будущее. Он искренне не понимал, с какого перепугу ему следует обращать внимание на вещи и явления, которые он не в состоянии контролировать. Как и положено писателю, Комлев терпеть не мог терять контроль над словами. Но разговоры о будущем — это ведь всего лишь слова, не правда ли?
Комлева интересовало нечто более важное, чем пустые разговоры о будущем. Ему хотелось разобраться со своим отношением к людям. Как правильнее сказать: он их всего лишь не любит или уже ненавидит? Комлеву трудно было самостоятельно разобраться в своих чувствах. Иногда ему почему-то становилось противно находиться среди людей. Любых. Знакомых, незнакомых — какая разница (это явная нелюбовь), а иногда хотелось вооружиться дубиной поувесистее и, поддавшись порыву, использовать ее для вразумления подвернувшихся под руку прохожих (а это, пожалуй, уже ненависть). А что такого? Пусть покаются.
Комлев был человеком, для которого даже обычное общение в социальных сетях становилось мучительным испытанием. От одной мысли, что время от времени он должен обращаться к своим приятелям с развернутым утверждением, у него поднималось давление и неприятно давило на сердце. Довериться он мог только тексту. Его бесило, что любой человек, назвавшийся другом, может потребовать у него предъявить мысли, как в электричке контролеры требуют у пассажиров проездной билет. Ему казалось, что такой порядок общения оскорбителен и противоестественен. И Комлев, как ему показалось, нашел прекрасный выход — он отказался вступать в разговоры с людьми, если не видел в этом личной выгоды. Пришлось ограничить общение с людьми контактами с продавцами в супермаркете, благо тем можно было молча предъявить покупки и кредитную карточку.
Комлев с гордостью отметил, что это была на редкость удачная придумка, прекрасно зарекомендовавшая себя на практике. Его жизнь как-то сразу наладилась, Комлев почувствовал себя комфортнее. Он даже решил написать о своем чудесном преображении книгу. А что такого? Если удастся подыскать подходящий сюжет, то можно будет написать притчу, которая наверняка окажется полезной для многих людей, стремящихся лучше понять свое место в такой непростой жизни. Молчание, как образ общения с социумом — это даже звучало красиво. В этом было что-то ускользающе приятное и крайне важное.
Единственным человеком, для которого Комлев делал исключение, был его литературный агент. С ним иногда было интересно разговаривать. Фраков, так его звали. Этот Фраков был хитрым человеком. Другого объяснения его удивительной способности придумывать приемлемые темы для вполне содержательных бесед Комлеву в голову не приходило. Не исключено, что это было связано с их совместным бизнесом. Фраков был заинтересован в том, чтобы Комлев сочинял, сочинял и сочинял, поэтому был вынужден постоянно подсказывать подельнику темы для новых книг, которые должны были угодить постоянно меняющимся вкусам потенциальных читателей. Комлеву, понятное дело, было глубоко наплевать на такие вещи, а для Фракова они были важны, от них зависели тиражи. Вот он и старался.