Их взгляды пересеклись. И Алена почувствовала, как заливается алой краской. Вся, до кончиков ушей.
Видение Аристарха в дверях, его глаза, прикованные к ее движущейся ладони там, под тканью объемной фланели, молнией вспороли пространство памяти. Она попыталась порывисто вскочить, но предательски ослабевшие коленки не позволили. Как и широкие мужские ладони, мягко охватившие запястья. Надежные, основательные, сильные.
– Прости меня, я не хотел,– слова прозвучали умиротворяюще. Даже участливо.– Ты не должна винить себя за то маленькое недоразумение. Оно полностью на моей совести.
– Недоразумение,– все тем же эхом отозвалась Алена. Ее сознанию в минуты перегрузки, переосмысления становилось проще следовать за чужой, высказанной определенно, мыслью. Легче, чем мучительно и, зачастую, бестолково формировать собственную.
– Да, да! В юности все делают это. Или почти все.
– И ты?– детеныш воробьиный стаи вновь показал голову из скворечника. Высунулся до половины, перевалил через край, совсем не заботясь о том, что не умеет летать. И обрушился вниз.
– И я,– воробушка подхватили на полпути заботливые ладони. В то время как реальные мужские ладони, буквально источали тепло, охватывая импровизированными браслетами ее запястья. Жгучий жар стыда постепенно стекал туда, в область контакта, не исчезая, но просто соединяясь, вливаясь в благодатное тепло.– Еще как. Упорно. Яростно. Изобретательно. Не покладая рук.
– Не покладая рук,– ее воображение вдруг попыталось изобразить картину удовлетворяющего себя юного Аристарха. Удовлетворяющего по-мужски напористо. Совсем не так, как делала это она...
–Ну да,– тихо рассмеялся он невольному каламбуру. Она подхватила, и через минуту они уже смеялись вместе. Долго и неудержимо.
–Настолько часто?– капельки слез выступили на ее глазах.
–Всегда, когда мог. И на кого только мог. В раннем возрасте для мальчика все женщины неотразимы.
–Хотела бы я на это посмотреть,– Алена все еще не отсмеялась окончательно. И хозяйственный скворец, воспользовавшись заминкой, турнул из своего оккупированного жилища, похоже, последнего зазевавшегося воробья.
–И я бы тоже... хотел... снова увидеть...
Они разом оба замерли, будто лани заповедника у ночной дороги, ослепленные внезапно светом ярких фар.
Его ладонь безотчетно, минуя диктат разума, мягко переместила ее запястье ближе к краю халата. Короткого ситцевого домашнего халата, из которого она давно уже выросла. И только привычность предмета одежды не позволяла замечать этот факт домашним. Не замечать до сегодняшнего мгновения.
Ее чувствительные кончики пальцев прошлись по обметанному краю подола, исследуя, словно впервые. Почувствовав грубоватость подогнутой ткани и текстуру ниток, соскользнули, следуя силе тяготения, на теплый атлас кожи. Алена прикрыла глаза, когда нервные ручейки, искрящиеся сотнями лунных отражений, побежали, разливаясь по телу. Обводить неровную границу одежды и обнаженной кожи оказалось так захватывающе. Так неизъяснимо сладко ощущать чувственную дрожь, осознавая одновременно всю неправильность, всю запретность того, что она сейчас, сию минуту делает. Или только собирается сделать? Ведь пока пальцы просто невинно поправляют...
Мужская ладонь, по-прежнему охватывающая запястье, чуть дрогнула. Но этого толчка хватило, чтобы отправить отряд ноготков, накануне тщательно обработанных и покрытых матовым розовым лаком, за призрачную разделительную линию.
– Аах,– тихо простонала Алена, сильнее зажмуриваясь. В темноте, за сомкнутыми веками, поплыли радужные яркие круги, когда клин собственной ладони расколол единство ее бедер. Погладить. Пожать. Незаметно. Как привыкла уже давно. Снова погладить... медленнее и легче. Круги пересекались, сливались, разделялись, хаотично сходились и расходились, как атомы в школьном фильме про физику. Еще пожать... Посильнее... Одновременно сводя, напрягая бедра, стискивая ноги вместе... Расслабить. Напрячь. Расслабить. Ритмично, как надежный и методичный метроном. Тук-так...Тук-так... Тук...
– Прощай, уходят поезда,– донеслось отголоском действительности из форточки вместе с порывом шального ветра.
Кончики пальцев, подталкиваемые сокращением сильных мышц ног, оказались у самого центра наслаждения. Алена обмерла, запоздало осознав вдруг, что происходит. Она наедине с мужчиной. С ладонью, бесстыже запущенной между ляжек. Это просто немыслимо! И как же жгуче стыдно! Колено, вопреки всему, само по себе перемахнуло подлокотник кресла, усугубляя распутность и без того пикантной позы. Бросая отчаянный вызов доводам рассудка. Мужское запястье, покинувшее ее, внезапно обнаружило себя, мягко охватывая обнаженную ступню. Большой палец наметил рисунок опрокинутого полумесяца под внутренней лодыжкой. Ее пальцы, будто послушные воле тирана невольники, пошли вверх. Совсем немного. И вяло, будто нехотя, повинуясь приказу, вернулись на прежнее место. Подушечка большого пальца мужчины обошла бугор косточки, замыкая орбиту, словно планета, населенная поклоняющимися своей звезде аборигенами. И лишь благодаря их поклонению, звезда сияла среди десятков других, серых и безжизненных, миров.