Шумилин сидел рядом с ним. Он весь ушел в себя. Воспоминаниями детства минер старался отогнать мрачные мысли, но это ему не удавалось.
— Неужели будет казнь? — первым нарушил молчание Крылов.
— Об этом же думаю, — ответил Шумилин, обрадованный, что один из них заговорил наконец.
— В такое время, когда революция сметает мерзость старых порядков, нас хотят прикончить! — вскочил на ноги Авилов. — Не посмеют!
— А если приведут на крейсер британских солдат и морских пехотинцев? Тогда — конец. Оказавшись под прицелом у англичан, матросы не смогут помочь нам.
— И все-таки не видать Остен-Сакену Мурмана как своих ушей, — задумчиво протянул Авилов. — И даже в том случае, если нас не будет в живых, крейсер не пойдет на бойню.
— Я тоже считаю: и без нас произойдет восстание, — согласился Крылов. — Пусть только выйдет корабль в море. Англичан, я думаю, не прихватит с собой Остен-Сакен.
— Надоели мы им здесь хуже горькой редьки, — какой-то вымученной улыбкой осветилось вдруг печальное лицо Шумилина. — Не уйдет корабль своим ходом — на буксирах выведут.
— Англичане — народ деловой: зря кормить не станут, — подхватил Авилов. — Еще в доке укорял мастерюга наших: «Только бухту пачкаете, отправлялись бы восвояси».
Потом они говорили о постороннем. Мирной беседой старались отогнать мысли о предстоящей казни.
Уснули, когда перевалило за полночь. Но спать им пришлось недолго. Шум заработавших двигателей разбудил их.
— Крейсер собирается выходить в море, — сказал Крылов.
— Да, просто так не стали бы разводить пары, — подхватил Авилов.
Вскоре донесся сверху скрежет выбираемой якорной цепи. Корабль вздрогнул и начал мерно покачиваться. Нетрудно было догадаться, что дали ход.
Шли больше часа. Потом крейсер остановился.
«Что будет?» — подумал каждый из сидевших в судовом карцере.
Раздались голоса за дверью. Лязгнул засов.
В проеме раскрывшейся двери появился Эразмус.
— А ну вылезайте на солнышко, субчики! — с издевкой произнес мичман. — Хватит, засиделись!
Крейсер «Печенга» бросил якорь на рейде дикой бухты Мидсбой. В нескольких кабельтовых от флагманского корабля застопорили ход миноносцы.
По сигналу «Большой сбор» команда «Печенги» выбежала на верхнюю палубу. Дежурный по кораблю выстроил матросов в две шеренги. Офицеры сгрудились на спардечном мостике. Все замерли в ожидании.
Из кормового карцерного люка высунулась голова Шумилина. Потом показались Крылов и Авилов. У всех троих были связаны шкертами руки.
Шестеро караульных с винтовками наперевес шли в нескольких шагах от них.
Приговоренных к казни отвели на корму. Поставили лицом к воде.
Дежурный по крейсеру резким движением вытащил из кармана лист бумаги, развернул его и громким голосом начал читать приговор:
— «Бухта Мидсбой, марта двадцать седьмого, года тысяча девятьсот семнадцатого.
Военный суд особого присутствия под председательством старшего лейтенанта Корнева, в составе лейтенантов Соловьева и Вурстера, прапорщика Яхонтова большинством мнений при одном воздержавшемся признал подсудимых Авилова, Крылова и Шумилина виновными в тайном сговоре и подстрекательстве к явному восстанию.
В соответствии со статьями 1019 и 1020 Свода морских постановлений суд приговорил виновных к смертной казни через расстреляние.
Приговор суда вошел в законную силу после конфирмования командиром отряда особого назначения».
По двум матросским шеренгам пронесся ропот. Лица матросов повернулись туда, где стояли в ожидании смерти трое их товарищей.
Сверху со спардечного мостика пристально следили за происходящим на палубе два десятка вооруженных револьверами офицеров. Острый взгляд Остен-Сакена медленно скользил по обескровленным лицам матросов. Капитану первого ранга хотелось увидеть на них выражение страха. Один только страх был необходим ему.
Возле приговоренных к казни остановился отец Иннокентий. Священник был трезв и твердо стоял на ногах. Он поднял крест и хотел причастить стоявшего крайним Крылова. Тот отвернулся.
Отказались от церковного причастия Шумилин и Авилов.
Откуда-то принесли саваны.
Двое караульных отложили ружья и стали обряжать осужденных. У одного из молодых матросов дрожали руки, и он никак не мог завязать тесемки на затылке Авилова.
— Боцман, брезент! — не выдержав, крикнул Эразмус. Но брезента он не дождался. Замешкавшийся караульный завязал наконец тесемки и взял в руки винтовку.