Пробуждение
ПРОБУЖДЕНИЕ
Июнь
Однажды она на него посмотрела и поймала на себе его взгляд. Ей понравились его глаза и руки. Глаза были светлые, не серые, а именно голубые, как у всех в ее семье. К тому времени ее окружили кареглазые, и ей не хватало привычного цвета глаз. И всё-таки эти глаза были самого чистого оттенка. А эти руки могли – она поняла это, мельком на них взглянув – обнимать ее так бережно и нежно, что ей никогда больше не захочется к другим.
Они были коллеги. Они тогда еще только здоровались:
– Привет.
И прощались:
– Пока. – как здороваются и прощаются все малознакомые люди.
Он для нее был сплошь руки и глаза, глаза и руки – нежность и лед, лед и нежность. Кто он, чем живет – ей было не известно. Он был красив – и она тоже, и было еще смутно различимое сходство в их внешности.
Какое-то время она оттягивала более близкое знакомство, предоставляя чистому пламени влюбленности омывать себя, возрождать для новой жизни; вглядывалась в пляску его сияющих языков, точно гадала. Почему оно возникло? О чем хочет ей сказать? Куда заведет?
Он посматривал в ее сторону. Но она ждала, пока кристаллизируется желание, и чувства, пока неясные, непонятные, расскажут ей ее новую жизнь каким-то особым образом. У нее не было сомнений, что жизнь вот-вот начнется заново.
И однажды, с четверга на пятницу, случился сон: будто бы они сидят друг напротив друга по две стороны очень длинного овального стола. Его лицо едва различимо вдалеке – или это завеса тумана зависла над столом? Ей трудно сказать. Стол накрыт не едой, но палитрами с акварельными красками, причем каждая заполнена только одним цветом. Перед ними лежат листы бумаги, и они начинают рисовать акварелью портреты друг друга. Всякий раз, поднимая глаза, она видит его лучше: то ли стол уменьшился, то ли туман осел Но тут замечает, что краски для его губ у нее нет, и человек на портрете – без рта. Ей нужен карминовый, и только он – но та палитра слишком далеко; она пытается встать, но обнаруживает, что за ногу прикована к креслу. Наконец, она зовет его, просит передать ей краски. «Брось мне вон тот карминовый, я поймаю», – хочет сказать она, но слова ее будто глохнут в толще воды. Наверное, думает она, он еще не нарисовал мне рот. Она замечает похожий цвет, карамельный, пробует на вкус – и впрямь карамель, приторная, сладкая; наносит на лист – но видит, как вместо рта на портрете образовалась рана, и она растекается, заполняя уродливым карамельным цветом весь лист.
Всё утро она пыталась растолковать этот сон. Вспомнился недостижимый красный карминовый и вязкая карамель на языке, и тут она поняла странное: что хочет заниматься с ним любовью не так, как это делают все. Карамель, – подумала она, – это близость, которую она знала до него, а карминовый – это… – не удавалось подобрать слово: труднодостижимое наше.
Это должно было быть что-нибудь диковинное, экзотическое: так ей хотелось увековечить, воспеть красоту их встречи. Это не могло, не должно было оказаться очередным, пустяшным.
В тот же день он заговорил с нею. Первый – и в тот же день. Она сочла это знаком. Был июнь, и они полюбили друг друга.
Описывать подробно романтические отношения в самом их начале нет необходимости: поцелуи, долгие прогулки по расцветающему парку. Было ли что-то особенное в них? – не думаю. Мне кажется, мы бы не отличили их от любой другой влюбленной пары. А впрочем, разве они чем-то отличны от всех других?
Разве что закономерность: чем больше она увлекалась им, а он ею, тем больше, оставаясь наедине, они молчали. Он перебирал в пальцах ее волосы, и произносил:
– Они у тебя светлые. Как мед.
Или она, лежа рядом, проводила рукой по его груди – длинные, легкие движения – и говорила:
– Как хорошо…
Или они располагались где-нибудь в парке и просто смотрели, как сквозь кружевные ветки льется, как сон, свет.
– Странно. Я тебя так мало знаю, – сказал как-то он, – но мне совсем не хочется заваливать тебя вопросами. Мне почему-то совершенно не интересно, как ты жила раньше.
Она молчала.
– Как будто боюсь спугнуть что-то.
Ей не хотелось отвечать.
Как-то ее потянуло поделиться своим наблюдением с подругой: что мужчины похожи на конфеты и что никогда не знаешь, что под обверткой, но вот на этот раз ей очень повезло. Она уже мысленно говорила подруге: «Пожалуй, «разворачивать» – это самое интересное», – но тут же останавливала мысль: глупая, говорила она себе, разве можно ставить его в ряд со всеми остальными мужчинами? Всеми, с кем не осталась?
И ни о чем никому не рассказывала.