Июль
У них появилась возможность выбраться из города на несколько недель. Они сняли дом в лесу на склоне горы – вокруг не было ни души, на несколько километров – одни деревья. Это было настоящее пристанище тишины. Нетронутость природы цивилизацией предоставила их друг другу, как это редко случается в городах. Через день они спускались на велосипедах в долину по горной тропе, на всех парах, не крутя педали – мчали в ближайший поселок, купить самое необходимое: свежий хлеб, молоко, фрукты и какую-нибудь ненужную ерунду вроде завалявшейся на прилавке елочной гирлянды.
Остальное время они предпочитали проводить внутри или на веранде, на плетеной софе, декорированной небольшими подушками – расположившись на ней, они наблюдали закаты. Тогда они стали подолгу разговаривать. И почему-то много шутили.
– Мне кажется, – сказал он на четвертый день их пребывания в горах, – я еще никогда ни с кем не был… как с тобой.
– Ну что ты! Наша настоящая близость еще впереди.
– И правда… – он обнял ее за плечи. – Я ведь еще так мало о тебе знаю!
И она рассказывала о себе то, что еще никому не рассказывала, и всё удивлялась его способности слушать. Он был хороший слушатель: никогда не отвлекался и не перебивал; уточнял, глаза его говорили. Иногда он печально качал головой, но на вопрос, не разочарован ли он, отвечал: «Нет-нет, всё в порядке. Я тебя понимаю».
В то утро она проснулась первая и стояла у большого, встроенного в шкаф-купе зеркала, в котором отражалась в полный рост. Из-за спинки выглядывало – отражалось в зеркале – его плечо, не укрытое простыней. Она стояла в одном белье и жадно разглядывала собственное тело, желая выведать у самой себя тайну привлекательности, упивалась собственной властью, но не находила ни единого своего признака на своем лице или на теле.
Лицо как лицо: тонкие брови, большой рот, вытянутый, даже слишком, подбородок – ее внешность не была ничем примечательна. Жиденькие светлые волосы, спадающие на ключицы, – это было у многих. Неправильные – слишком узкие – бедра, а ноги бледные и худые. В некоторых ракурсах это было даже красиво. Кроме того, была у нее одна особенность, которую редко кто замечал: одна нога была тоньше другой. В детстве она сломала бедро, упав в дерева, на которое лезла, чтобы посмотреть гнездо сорок.
– Разглядываешь себя? – услышала она его голос. – Немного нарциссизма с утра?
Он сидел на постели – как он встал, она не заметила – свесив ноги и глядя на нее.
– Давно проснулся? – спросила она, направляясь к нему.
– Я? Да. А вот ты всё еще спишь… Хочешь, я сварю кофе?
– Хочу, – ответила она, приблизившись и взяв его за руку. Он встал, но она в следующий миг села, не выпуская руки, – не кофе, а тебя. Мне так нравятся твои руки… Я знаю, отчего на них растут волосы.
– От чего же?
– Потому что мне так нравится. – он сжал ее руку, маленькую ручку с пальцами-спичками; сел рядом и целовал большие и мягкие губы; он увлек ее за собой, позвал, повел за руку. Они целовались, она обнимала его плечи – она повторила про себя: твои плечи, – и его рука скользнула по ее животу, по шелковой гладкости кожи и ниже, меж теплых бедер, заставляя кровь в висках у него стучать, – туда, где было совсем горячо, и когда долгожданное прикосновение происходило, он открывал источник ее наслаждения: как впервые. Впервые, подумал он, а не как впервые.
Движения – танец – песня – движения, стоны – и есть голоса, освобожденные от каменности слов, голоса, говорящие не предложениями, не языком – душами. Она повсюду, сладкая тяжесть, она склоняется над моим лицом, думал-чувствовал он, переставал думать, замирал, обнимал ее, и в какой-то момент им показалось, что этому не будет конца – но он оказался ближе ее, и она сказала только «подожди», и даже не договорила слова, прижалась к нему, и в тесных (так сплетаются корни деревьев под землей, и никто, никакая сила не может их больше разъять) объятиях добрались до той двери, за которой: вспышка, огнь, свет, слепота – и желание отодвинуться друг от друга на простынях, отпасть, блаженно закрыть глаза.
Так отваливаются досыта насосавшиеся щенки.
– Закрой форточку. – попросила она. – Сквозит.
Форточка была над их головой, но они не чувствовали холода до этого момента. Он дотянулся и закрыл. В доме стало совсем тихо – слышно было только их дыхание.
– Ну что, пьем кофе – и идем в лес? – спросил он спустя несколько минут, и ей стало досадно: еще, ей хотелось еще раз! – а не в липкий, жужжащий, шумный, лес, где всё копошится и разрастается. Жадный лес, холодный, жаркий, полный странных и скользких сущностей, которые привлекали его внимание, отнимал его у нее, а ведь это был даже не город, где его ждали друзья, где тысячи вещей норовили отвлечь их друг от друга.