Дилшод заглушил двигатель, и на нас сразу же обрушилась оглушительная тишина, пахнущая свежескошенной травой, дымком из печных труб и цветущими липами.
— Жди тут, — коротко бросил он мне и вышел из машины.
Я остался в салоне, прислушиваясь к собственному сердцебиению и ровному дыханию Дарины. Через мгновение из дома послышались приглушённые голоса, дверь распахнулась, и на пороге появился Дилшод в сопровождении женщины.
Она была высокой и стройной, одета в простое, но яркое платье, а её волосы были убраны под лёгкий цветной платок. Увидев через стекло машины окровавленную Дарину на моих руках, она ахнула, поднесла руки к лицу и начала причитать на своём языке, полным тревоги и сострадания.
Дилшод что-то быстро сказал ей, и она, кивнув, бросилась обратно в дом, а мы с нашим спасителем тем временем осторожно начали извлекать драгоценную ношу из машины. Я бережно взял её на руки и понёс в сторону дома, а он шёл рядом, готовый в случае чего подхватить девушку с моих рук.
Хозяйка — Зухра, как представил мне её несколько позже Дилшод — когда мы прошли внутрь, уже ждала нас в прихожей, держа в руках свёрнутое в несколько раз стёганое одеяло — курпачу, и настороженно смотрела на меня, гадая о том — кто мы, и что за беда привела таких гостей в её дом.
Дом встретил нас теплом и уютом. Воздух в нём был пропитан ароматами специй, свежеиспечённого хлеба и чего-то кисловато-молочного. Всё было просто, но чрезвычайно чисто. На стенах — яркие вышитые панно и ковры с традиционным узбекским орнаментом, ну и конечно же не обошлось без здоровенной печи, от белизны которой мне даже несколько резало глаза.
Полы были застелены паласами, а из-за полуприкрытой двери в соседнюю комнату доносился сдержанный детский шёпот и когда я туда посмотрел, то увидел несколько любопытных, изучающих нас взглядов.
Я мельком успел заметить как минимум пятерых ребятишек разного возраста — от подростка до карапуза, сидевших на большом полутораметровом курпаче, разложенном прямо на полу.
Они затихли, увидев незнакомца с окровавленной девушкой на руках, но в их глазах читался не страх, а скорее любопытство и дисциплинированное послушание. По малейшему движению бровей Зухры они тут же отпрянули вглубь комнаты, давая нам возможность беспрепятственно пройти.
Дилшод повёл меня по узкому коридору и распахнул дверь в небольшую, я бы даже сказал крошечную комнату. В ней помещалась лишь полуторка, застеленная чистым, но потертым бельём, и старенький советский шкаф с потёртым шпоном. На подоконнике, служившим прикроватной тумбочкой, лежала зачитанная до дыр книга и стояла фотография в рамке — на ней Дилшод, Зухра и все их дети.
— Это комната старшенького, — пояснил Дилшод, успев заметить мой взгляд. — Он если что, с братьями поспит. Не бойся, тут тихо, и бедняжку никто не побеспокоит.
Мы осторожно уложили Дарину на кровать, после чего нас настойчиво оттеснила Зухра, которая принесла с собой влажное полотенце и начала с материнской нежностью протирать её лицо, смывая кровь и грязь, при этом всё так же тихо причитая на своём языке.
Я стоял в нерешительности, чувствуя, как комок подкатывает к горлу, и наклонившись поцеловал Дарину в макушку, всё ещё пахнущую дымом сигарет и страхом той проклятой квартиры.
— Всё будет хорошо, — снова прошептал я, больше для себя, чем для неё.
Дилшод тронул меня за локоть, и прогудел:
— Идём, брат. Пусть Зухра делает своё дело. Она знает, как ухаживать и не отойдёт от девчонки ни на шаг.
Я позволил ему вывести себя из комнаты, после чего мы прошли на небольшую кухню, уставленную глиняными кувшинами и медной посудой. В центре неё стоял низкий столик, а вокруг него — разложенные на полу курпачи для сидения. Пахло зелёным чаем, душицей и ещё чем-то вкусным, что томилось в печи.
— Садись, — указал Дилшод на курпачу, и тут же спросил:
— Чай будешь?
Я молча кивнул, опускаясь на мягкий валик. Силы, казалось, окончательно покинули меня. Теперь, когда адреналин отступил, я чувствовал лишь всепоглощающую усталость и пустоту.
Дилшод налил мне из большого фарфорового чайника крепкого зелёного чая в пиалу, пар от которой поднимался столбом, согревая моё лицо.
— Спасибо, — прохрипел я, обхватывая пиалу руками. — Я… я не знаю, как вас отблагодарить… Что я могу сделать для вас?