Между тем офицер развязал тесемки на зеленой папке, раскрыл ее и попробовал углубиться в чтение. Но содержание папки офицера, очевидно, не заинтересовало: он зевнул, широко и откровенно, потом брезгливо, почти как делали это жандармы, пощупал некоторые листочки, захлопнул папку и, даже не завязав, швырнул на ближайшее окно. Но сделал это неловко: папка свалилась на пол и, хлопнув, надо думать, рассыпалась, потому что из-за левой тумбы письменного стола выглянул желтоватый бумажный уголок.
Теперь офицер переключил свой интерес на ящики правой тумбы. Подергал самый нижний, но тот оказался запертым. Офицер встал, и он подумал, что сейчас подойдет к нему — за ключом. Он уже не помнил, что лежало в том ящике, знал только, что ничего важного там нет, и не мог объяснить себе, зачем его запер. Офицер к нему, однако, не подошел, а, сходив в приемную, принес какую-то длинную металлическую штуковину, засунул ее в щель над ящиком и довольно ловко выломал замок. Потом выдвинул ящик и стал в нем копаться. И вдруг замер. «Наверное, браунинг нашел»,— подумал он, хотя и знал, что браунинг лежит в каком-то из ящиков левой тумбы. Только когда офицер, на лице которого появилась какая-то странная кривая улыбка, обернулся и стал искать его глазами, он вспомнил, что было в том ящике: порнографические открытки, которые Вячик еще в войну привез ему из Нью-Йорка. Он и тогда нехотя их рассматривал, лишь изредка вынимал, делая это только потому, что качество цветных фото было уж очень хорошим, много выше натурального, а теперь и вовсе этого не делал: женщины его больше не интересовали. Оттого и позабыл об этих открытках...
Офицер разложил их на письменном столе, вроде как пасьянс, и стал подзывать тех, что как раз случались рядом. Они столпились у стола, тыча пальцем то в ту, то в другую открытку, а некоторые, похохатывая, поднимали какую-нибудь открытку к самым глазам. В конце концов военных у стола набралось так много, что он уже ничего не видел, кроме их спин и затылков, пребывающих в нервном движении. Подошел и рыбьеглазый генерал. Перед ним расступились, но не сразу и будто неохотно. Он стоял долго и смотрел, но руками ничего не трогал. Потом что-то сказал офицеру, который открытки нашел. Офицер их собрал и вручил генералу. Генерал сунул открытки в карман галифе.
В книге того польского еврея, о которой рассказывал Иоффе, была одна смешная подробность. Он потому ее и запомнил, что нашел смешной: ведь ему редко что-нибудь казалось смешным. А рассмешило его то, что люди, которые арестовывали служащего, съели его завтрак. Теперь и он попал в похожее положение. Только смешно ему не было. И он подумал о том, как приятно будет узнать, что все они уже расстреляны. Еще суетятся, а все равно уже почти мертвецы!
Может, и не такая глупая была эта книга, просто Иоффе глупо рассказывал? Даже и в том, чтобы арестованного пока отпустить, есть серьезный смысл. Разве не так поступал он с Бухарчиком и Рыковым, когда велел в 37-м написать в газетах, будто следствие по их делу прекращено?
— Что это такое?
Он испуганно, почти постыдно вздрогнул, потому что не заметил, как офицер, рывшийся в столе, к нему подошел. Тот держал в руке медальон и улыбался уже не криво, а неуверенно, даже, кажется, чуть смущенно.
— Медальон,— ответил он голосом глухим и сиплым от долгого молчания.
— Вижу, что медальон. А как он у вас открывается?
— Ногтем вон на ту пупку надо нажать,— он протянул правую руку, чтоб показать офицеру, как это делается.
Но офицер медальон ему не дал, а сам стал орудовать над замком, который никак не поддавался. И тут он совершенно для себя неожиданно вспомнил еще одну смешную историю, тоже из художественной литературы. Лет пятнадцать назад он смотрел в театре пьесу советского писателя А. Славина «Интервенция». Дело там происходило в Одессе во время французской оккупации. На сцене показывали развеселый такой ресторан. Буржуи, офицерики выпивают, покуривают и девок лапают. Вбегает какой-то взъерошенный интеллигентик с бородкой, в пенсне и в одних подштанниках: оказывается, его налетчики перед самым рестораном раздели. Потом и они являются вразвалочку и садятся за тот же столик, что и интеллигентик. Один вытаскивает из кармана портсигар, но открыть не может, и спрашивает у интеллигентика, совсем, как этот мордатый: «Как он у вас открывается?» Так что он мордатому — тот интеллигентик, да!? Он сам с Камо таких разделывал...