Этот жестокий эксгибиционизм возможен сам по себе лишь в силу некой двусмысленности. Можно ли его представить без рыданий грансеньора? А если бы плачущий преступник не был этим грансеньором? В этих признаниях напряжение достигает пика… Они являются в необычном, суверенном свете: ощутимо величие преступника (не требует ли сама трагедия того, чтобы преступник был суверенен?); вызывая ужас, преступник в то же время возбуждает трепетную симпатию, сочувствие тех, кто видит, как он плачет, тех, кто плачет вместе с иим.
В смерти Жиля де Рэ особенно потрясает именно сочувствие. Кажется, что преступник растрогал публику, отчасти из-за жестокости своей, отчасти в силу благородного происхождения и пролитых слез.
Когда по завершении светского суда был вынесен смертный приговор и президент трибунала проговорил с Жилем некоторое время, судья обратился к обвиняемому не как судья; он был почтителен настолько, насколько в обычных обстоятельствах один человек почтителен с другим. Набожность, проявленная Жилем в эти последние мгновения, видимо, оправдала судью в его собственных глазах. Его, вероятно, беспокоило могущество рода, к которому принадлежал человек, только что посланный им на смерть. Я думаю, что судью ошеломил прежде всего подлый и отталкивающий характер убийств, соединенный с набожностью, с этими слезами и величием, так что судья перестал ощущать дистанцию между собой и гнусным преступником.
В то же время, я полагаю, сам виновный смутно осознавал, какое волнение и смятение может вызвать его смерть.
В тот день наивность его была сродни наивности судей, которых он так растрогал. Он даже попросил у председателя светского трибунала обратиться к епископу Нантскому, который был президентом церковного суда; «невероятная» просьба преступника состояла в том, чтобы к месту казни его сопровождала процессия, устроенная самим епископом и прислужниками из его храма, чтобы в процессии этой шел весь народ и молился Богу за него и его сообщников, которые погибнут вслед за ним.
Судья тотчас же пообещал ему испросить этой милости, которая была ему оказана.
Но прежде он испросил и получил другую милость: поскольку его должны были повесить, а затем сразу же предать огню, он захотел, чтобы «прежде чем тело его обнажится и вспыхнет», труп вытащили из пылающего костра, положили в гроб и доставили в церковь монастыря кармелитов в Нанте.
Так что смерть его была обставлена с театральной пышностью.
Выйдя из замка Тур Нев («Новой башни»), где судили приговоренного, процессия — огромная толпа — с молитвами и песнопениями сопровождала несчастного, столь презиравшего простой народ. Теперь этот народ следовал за ним и молился за него Богу. Процессия подошла к лужайке, возвышавшейся над городом на берегу Луары.
Он до безумия любил эти церковные песнопения, придавшие его смерти блеск, которым он никак не мог насытиться. Кажется, «женщины благородного происхождения» позаботились о том, чтобы как можно скорее вытащить из огня повешенного мертвеца, и на мгновение он предстал в окружении наводящего ужас великолепия пламени.
Затем они положили его в гроб, и тело было торжественно доставлено к своему последнему приюту, где его ожидала смиренная и строгая панихида.
Анализ исторических данных
В первой, предыдущей части введения, история Жиля де Рэ рассматривается в общем плане.
Здесь же, во второй части, мы собрали подробности его жизни, выводы, которые непосредственно следуют из их рассмотрения, и различные связанные с этим вопросы.
1400
Еще до своего рождения злодей Жиль де Рэ, в силу нескольких обстоятельств, обрел несметные богатства.
Опасаясь умереть, не оставив наследников, последняя представительница дома Рэ, Жанна Мудрая, решает усыновить будущего отца Жиля, Ги II де Лаваля, из дома Монморанси-Лаваль, и сделать своим наследником его.
Этот Ги де Лаваль — племянник коннетабля Дюгеклена.