– Семь лет они прожили душа в душу, – сокрушался толстяк в фартуке, подперев кулаком щёку. – Паскаль-то всё мечтал о наследнике, но не вышло… А кроме этого не было у них ни огорчений, ни бед. Только вот одно странно…
– Что? – встрепенулся Йен, задремавший уже на долгом рассказе о семи поколениях Паскалей.
– Блонвенн цветов не любила, – ответил толстяк. – Никаких. И все их у себя в саду повывела. А по весне, когда каждый прутик цветёт, и вовсе дома запиралась и не выходила. А как-то в сердцах ляпнула, что сад, мол, у неё под запретом. Так-то.
– Столичная придурь, – отрезал гвардеец.
Йен не сказал ничего, но взгляд у него сделался задумчивым.
Раз в месяц Паскаль уезжал в соседний Конвуон – когда за кожами, когда родичей навестить, когда просто развеяться. Молодая жена никогда его не сопровождала и оставалась дома на хозяйстве; так было и на сей раз. А когда он вернулся – через три дня, как и обещал – то глазам его предстало ужасающее зрелище: три мёртвых тела.
– Парнишка соседский, значит, который по мелочи помогал, был в саду, весь поломанный. Под лестницей лежал обезглавленный мужчина – вот уж крови натекло… А сама молодая жена отыскалась наверху, в спальне, – мрачно перечислил гвардеец. – Тут и думать нечего: Паскаль вернулся раньше обещанного, застал свою благоверную с любовником. И его порешил, и её, а мальчишка сам с крыши сверзился, подглядывая.
– Не сделал бы такого друг Паскаль! – запальчиво возразил толстяк. – Постыдился бы на него наговаривать – такое горе у человека! Он за единую ночь исхудал, побледнел – родная мать не узнает!
Йен сощурился, опираясь локтями на стол со всей своей немаленькой силы; дубовые доски аж затрещали.
– Изменился, надо же – что беда с людьми делает, – протянул он задумчиво. – И где, дорогой дядюшка, его теперь искать?
– Где, где, – пробурчал гвардеец. – Небось, на холме так и сидит, почитай, с самых похорон – на могилы любуется. Ух, отправить бы его за решётку… и дело с концом, никаких тебе дурных загадок. Ишь, четвёртого они ищут! А чего его искать-то? Три мертвеца есть, а четвёртый – тот, кто их сосчитал, ясное дело. Он-то и есть убийца! Жертва – женин полюбовник, знамо дело, жена – свидетельница расправы, а малец случайно в дом попал, лишку увидел и сам убился. Вот вам и разгадка.
– Справедливо, – согласился Йен. – Какой вы, дядя Поль, право, догадливый! Уж спасибо, что меня поучили уму-разуму. А какой вы великодушный – согласились нынче за всех приятелей заплатить!
От такой наглости усатый гвардеец даже растерялся.
– Это я-то?
– Вы, вы, – ответил Йен, посмеиваясь, и прищёлкнул пальцами.
Розовый дым на мгновение окутал весь стол – и тут же рассеялся. Весело застучали кружки, один за другим зазвучали тосты за здоровье щедрого «старины Поля», который сидел ни жив ни мёртв – и с такой кислой рожей, что поставь перед ним кувшин свежего молока, и оно тут же свернётся.
Такая воцарилась неразбериха, что никто не заметил, как виновник её послал на прощанье разносчице воздушный поцелуй да и был таков.
К тому времени уже порядком стемнело и посвежело. Дул слабый ветер с реки, и воздух пахнул сыростью, летним лугом и самую малость дымом.
– Две недели прошло, – пробормотал Йен, запрокинув лицо к звёздному небу. – Мертвецов, наверное, уже похоронили. Значит, теперь мне или на кладбище идти надо, или к гробовщику, или к безутешному вдовцу… Начнём-ка с самого простого. Где там у нас похоронный дом?
Время было не очень позднее, однако людей на улице изрядно поубавилось – спросить дорогу было, прямо скажем, не у кого. Да и кто бы взялся проводить подозрительного незнакомца к гробовщику либо на кладбище? Попробуй-ка спроси такое: прохожий или промолчит, или у виска покрутит, а кто попугливее – тот и вовсе удерёт!
Однако Йен, кажется, в советчиках и вовсе не нуждался.
Пошарив на дне дорожной сумки, он извлёк нечто вроде большого компаса, только без стекла и без делений, и раскрутил стрелку. Та завертелась сильнее, сильнее, постепенно разгораясь, а потом вдруг остановилась, точно в воздух вмёрзла.