– А ты почему не спишь? – вдруг обернулась ко мне наследница Датура и посмотрела в упор. Глаза у неё горели инфернальным чёрно-фиолетовым огнём. – Ты же просто сорняк. Вот упрямая… Ну же, засыпай!
На секунду это потустороннее сияние стало очень-очень ярким – и, кажется, просветило меня до костей, как рентген. Сознание затуманилось, кадрами старой хроники замелькали воспоминания, почему-то чужие.
Комната с рядами одинаковых подстилок; зелёные стены; бледные, рыхлые колокольчики дурмана, колышущиеся без всякого ветра; усталый мужской голос, приказывающий: «Три-Пять, на выход, функция – охрана. Три-Шесть, на выход… Три-Шесть, нельзя! Я запрещаю! Подавить её, сейчас же!»
Это было очень похоже на сеансы сновидений, которые устраивал Йен – с той разницей, что досматривать до конца я сейчас не хотела и резко отсекла видение, возвращаясь в реальный мир, в такую же зелёную комнату, но только обставленную, как гостиная. Тильда откинулась в кресле, закрыв глаза, а Николетт стояла над ней, поливая её беспомощно запрокинутое лицо молочно-белым ядовитым светом из распахнутой ладони.
Спиной к нам.
Как непредусмотрительно.
«Битой по затылку, – быстро приказала Салли. – Сейчас».
Честно говоря, руки чесались у меня с самого начала, поэтому я даже раздумывать не стала – выдернула биту за ручку из наполовину расстёгнутого рюкзака и врезала от души.
Звук получился такой, словно от попадания по шару для боулинга; Николетт со стоном рухнула на колени и откатилась в сторону.
«Урсула, рокировка», – попросил Йен коротко.
Я думала, он опять начнёт нежно дышать Тильде на лицо розовым туманом, как тогда, с Хорхе, но он просто растёр чары по рукам и отвесил ей звонкую оплеуху.
Тильда распахнула злющие глаза, и я, мгновенно вернувшись в своё тело, инстинктивно отпрыгнула, чтобы не попасть под раздачу.
– Йен, какого чёрта? – вырвалось у меня. – Неужели нельзя со своими же союзниками быть помягче?
К счастью, если у Росянки и были претензии, то не ко мне.
– Вот поэтому никто и не любит Датура, – прошипела она, воздвигаясь над креслом, как гора – точнее, как вулкан, готовый к извержению. – Спрашиваю в последний раз. Где. Мои. Люди?
С каждым словом Тильда отвешивала противнице пинков, пока не отшвырнула её к стене, которая разъехалась, как ширма. Оттуда, как котята из мешка, вывалились одинаковые девочки с седыми волосами; две подхватили Николетт под руки, помогая подняться, ещё трое встали между ней и Тильдой, одна – прямо передо мной. Воздух стал невыносимо сладким, и в лёгкие словно песок попал. Меня скрутило кашлем, жёстким, почти до беспамятства, но всё-таки я смогла расслышать негромкий приказ:
– Убить заложников, они не нужны. Лойероз здесь.
Внутренности у меня скрутило от ужаса.
Тильда резко махнула рукой – и пол вздыбился, выпуская сразу несколько десятков хищных красно-зелёных челюстей, а сама рванулась к Николетт, метясь в горло. Белобрысые девочки-куклы бросились врассыпную, уходя от щёлкающих пастей и одновременно перекрывая траекторию Тильде – одна схватила её за ноги, повалив на пол, но тут же оказалась нанизанной на чудовищные зубы и исчезла под вспученным паркетом.
…для меня это было точно в другой реальности.
Всё, что я видела – медленно шевелящиеся губы Николетт, отдающей указания. Грудь разрывало от боли; в ушах снова и снова звучали те же самые слова: «Убить заложников».
Отчего-то я точно знала: мы опоздали.
Это было невыносимо.
Я прижала руки к лицу и закричала – не просто голосом, а всем своим существом. Маленькие тёмные мячики в моих карманах завибрировали, отзываясь на крик, и высыпались на пол, запрыгали, заметались, как живые, с каждым прыжком всё увеличивая скорость. Я чувствовала их, была ими, летела вместе с ними – сквозь стены и перекрытия, сквозь притихший сад, заросший дурманом, сбивая нежные соцветия, врезаясь в людей; бесформенные монстры, слепленные из беспокойных душ, многоглазые и зубастые, заражались этой тревогой и начинали метаться так же беспорядочно.
«Урсула, приди в себя!»
Один упругий мячик врезался Николетт прямо в лоб, пролетел насквозь, вышибая дух – и она покачнулась, теряя равновесие. Пол прямо у её ног вздыбился холмом – и раскрылся, как чудовищный цветок, как жадная, ненасытная пасть, полная зубов.
«Урсула!»
Резко запахло кровью; перед глазами у меня всё побелело, слилось в беспорядочном мельтешении. В груди стало пусто от крика, и эта пустота требовала, чтобы её заполнили – всё равно чем, лишь бы прекратить… лишь бы…