Когда служба кончилась, она пошла за теткой домой, помогла ей во всех домашних делах и, когда настал вечер, она заснула, устав работать, устав думать и бессознательно радуясь, что она нашла, наконец, хоть слабый свет в темноте, лишенной ясного дневного солнца.
Тетка, как и все другие, конечно, отлично знала о прошлом романе Канута и, будь Эмма в этом случае похожа на других девушек ее среды, она давным давно коснулась бы этого вопроса и постаралась-бы уговорить ее. Она про себя думала, что прошлого уже не воротишь, что изменить случившееся невозможно, а если девушка не хочет любить его таким, каков он есть, так и не надо. Не требовать же, чтобы весь мир вдруг наполнился мужчинами — ангелами в угоду какой-то девчонке. Но так как она знала про пришедшее из Америки письмо и после того ни разу не видала девушки веселой и не слышала от нее ни единого лишнего слова, кроме самого необходимого, ее честное и благоразумное сердце крестьянки распалилось гневом, и в один прекрасный день она обратилась вдруг к Эмме с вопросом, что с ней такое случилось.
Тетка была маленькая и тщедушная и у ней были крошечные, серые, умные глазки, которые, когда следовало, зорко умели все подметить. Теперь же все ее маленькое тело возмутилось.
— Что с тобой приключилось такое, дитя? Скажи-же, ради Бога, что с тобой попритчилось? Виданное-ли дело ходить изо дня в день и вешать нос, как ты?
Эмма ничего не ответила, а вместо этого только уселась как можно дальше от тетки.
— Что с тобой приключилось такое, дитя? Беда что-ли какая-нибудь случилась? .
— Беда тут как тут, когда ее меньше всего ожидаешь.
— Что нибудь с Канутом? Уж не захворал-ли он? Ты ни слова не говорила об этом.
Эмма подняла глаза.
— Да, пожалуй, лучше за одно уж сказать вам, тетя. Между нами все кончено, и этого уж никогда не поправить.
Мадам Ольсон заметила, что ей надо сначала действовать осмотрительно. Тут строгостью ничего не поделаешь.
— Ты, надо полагать, услышала что-нибудь про ребенка и про все это, — сказала она немного низким, но спокойным голосом.
Эмма кивнула.
— Не говорите об этом, — запальчиво сказала она, — я все знаю. Мне не втерпежь больше думать об этом.
Но тут мадам Ольсон тоже вспылила, она с такой силой швырнула ложку, бывшую у ней в руке, на стол, что по всему дому раздался грохот.
— Какое тебе до этого дело? — начала она. — Да, еслиб это случилось после, тогда, пожалуй, было-бы хоть с чем нибудь сообразно. А теперь, когда прошло уже столько лет и эта старая история уже давным давно забыта, тебе вдруг пришло в голову раздуть такую историю, точно он ни весть Бог какое зло натворил. Ты, я полагаю, стала так привередлива оттого, что ты всегда делала, что хотела, и сладу с тобой не было, когда ты, бывало, вобьешь себе что-нибудь в голову. Но теперь конец этому, ручаюсь. Неужели-же ты думаешь, что я берусь сказать Ольсону, что ты надумала поступить, как шальная, теперь, когда явилась возможность так честно и хорошо пристроить тебя? Мне-то и говорить это, когда я же и уговорила его взять тебя в дом и дать тебе волю, точно ты была нам родное дитя. Нет, черт возьми, конец этому и в этот раз не быть по твоему! Неужто ты думаешь, что всегда получаешь того, кого хочется? Нет, сунься да попробуй, так увидишь. Ну, да и так проживешь, хотя в молодости и не верится этому. Но, если уж выпадает такое счастие, что, действительно, получаешь того, кого любишь; так надо быть безумной, чтобы вести себя так, как ты теперь. Что ты, собственно говоря, намерена делать? Не собираешься-ли остаться у нас на хлебах, пока сделаешься старой бабой?
Эмма встала.
— Я не сделаю вам никакого ущерба или неприятности. Я могу пойти на место.
— Пххх..-! Пойдешь на место? Уши вянут слушать. Чтоб люди стали говорить, что мы даже и прокормить-то тебя не могли! Уж не неси ты лучше вздора. Ведь, ты, кажись, не дочь какого-нибудь торпера.
Но тут у Эммы развязался язык и она высказалась об этом вопросе так спокойно, так холодно, так сурово, так неумолимо, что тетка почти испугалась. Она говорила, что она не могла сама себя приневолить, и никто во всем мире не в состоянии будет это сделать. Она отлично знала, что тетка для нее сделала и этого она никогда не забудет. Но она также знала, что в этом деле она сама себе госпожа и, если они прибегнут к насилию, так лучше ей сразу уйти от них, а если они ее запрут, так можно, ведь, отказаться перед алтарем. Да и, впрочем, каков бы там ни был Канут, а не такой он человек, чтобы силком взять за себя девушку.