С этими словами Эмма вышла из комнаты, и они больше не заводили разговора на эту тему.
А тетка подумала немного, ей пришло было на ум, каково ей самой приходилось все из-за того же парня. Но потом она в негодовании стиснула зубы, вспомнив о всех толках, которые теперь пойдут по селу. И ей стало досадно, когда она подумала, сколько они уже истратили на девушку и что, пожалуй, и делали-то они это зря и что останется она теперь при них в старых девках.
Миновало полгода, и по селу пошел слух, что Эмма выходить замуж за сына богатого Ларса Эрсона, Иоанна Эрсона, и что старик на старости лет будет находиться на иждивении у детей. Никто не мог бы сказать, как все это случилось. Некоторые говорили, что она, очевидно, польстилась на то, что станет богатой хозяйкой, некоторые, что тетка приневолила ее, а еще некоторые (но немного было тех, кто так говорил), что она решилась на это с горя, так как для нее теперь стало безразлично, что станется с нею, раз уж не судьба ей была получить того, кого она когда-то любила.
И, наконец, нашлись немногие, которые утверждали, что все эти причины вкупе и воздействовали на нее.
Достоверно то, что Эмма была уже не такой, как раньше. У нее прежде была кроткая, спокойная улыбка, которая совсем исчезла. Когда она теперь улыбалась, выражение рта ее было какое-то суровое и в улыбке ее сквозила насмешка. Ей не часто уже случалось смотреть на людей так приветливо и хорошо, как прежде, и она совсем ушла в себя. И ходила-то она не прежней легкой и уверенною поступью.
Нет, она сильно изменилась.
Особенно упорно она даже и не сопротивлялась, когда тетка предложила ей взять его, Иоанна Эрсона. Сначала она только головой покачала и сказала нет. Но тогда мадам Ольсон принялась говорить, и много, и пространно толковала о том, что когда-нибудь да надо же выйти замуж, потому что вне брака нет настоящего счастия, что если получишь хорошего мужа и будешь хозяйкой в богатом доме, так не на что будет жаловаться, что Иоанн Эрсон такой человек, что лучшего и пожелать невозможно и что, если она долго будет артачиться и браковать все, что ей предлагают, она, пожалуй, и останется в девках на всю жизнь. Конечно, говорили про Иоанна, что он скуп и суров со своими людьми. Но, ведь, говорили так много, а верить нельзя и половине того, что говорят. Иначе ловко обойдут тебя люди, да впрочем, нет, ведь человека без недостатков.
И как-то случилось, что Эмма приняла в конце концов предложение. Но потом ее вгоняло и в пот и в дрожь, и она выговорила себе право не видеть его до свадьбы. Свадьбу решили справить весною.
О Иоанне Эрсоне многое можно было сказать. Люди говорили, что с азбукой он несколько знаком, но что «Отче Наш» он вовсе не знает, много носилось всевозможных слухов о том, как он соблазнял девушек, забивал животных до полусмерти, и как скупо он отмерял рожь для вспомоществования бедным, когда ему приходилось этим заниматься. Какие-то люди утверждали, что он по истечении срока аренды велел снести их избушку и выгнал их из дому, так что жена арендатора, лежавшая в родах, принуждена была родить на улице. А бедняки еще добавляли, что крестьянин для бедных все равно, что волк. Если он может с них что-нибудь собрать, так не задумается. Никто и не поверит, какие они могут быть изверги.
Факт оставался на лицо, что окрестные жители терпеть не могли Иоанна Эрсона. Он был не глупый человек, но жесток и ладит с ним было не легко. К счастью, он не пил. Но и тут люди говорили, что потому только он и не пьет, что душа не лежит к веселью.
Но как бы то ни было, а он собрался жениться на Эмме Персон, она приняла его предложение, и, в одно прекрасное утро, он с поезжанами прикатил из соседнего села, где жил, чтобы справить свою свадьбу у Ольсонов, которые заменяли Эмме родителей и сами хотели сыграть свадьбу.
Пили и ели, невеста вышла в короне и в венке из мирт, а белая фата была слегка прикреплена к гладко и туго собранным волосам. Глаза ее что-то покраснели, и лицо было бледное, но это не имело значения. Невесты почти всегда такие, говорила мадам Ольсон, а кому же и знать, как не ей, опытному и старому человеку. Уж красива-то невеста была несомненно — это верно, широка в бедрах и тонка в талии, со здоровой и пышной грудью и с маленькими, необыкновенно маленькими ножками, спрятанными в изящных городских ботинках из лакированной кожи и на резинках. Жених засматривался на нее и сказал кому-то из близ стоящих остроту, при чем его плутоватые глазки сверкнули, а рот раздвинулся широкой улыбкой.
И двинулся поезд вверх по церковному пригорку в церковь, а колокола гудели и заунывные звуки органа далеко разносились под церковные своды. Когда жених у алтаря взял руку невесты, она вздрогнула, как от удара. А когда она сказала «да», она произнесла это слово с таким взглядом, что священник опустил глаза, точно устыдившись, что венчает их. Но она держалась прямо и гордо, и всяк в церкви мог ясно слышать, как она ответила «да». Не могло быть сомнения в том, повенчана ли она, потом благословили их, молодая чета наклонила головы, старушки плакали, а старички откашливались. А когда кончился псалом, все ушли опять домой, и там задали большой пир, который длился до ночи. Под вечер завели хоровод и сняли с нее корону, и корона эта досталась Стине из Вестергорда, той девушке, что была так весела и всю жизнь носилась, как ураган, так бывало во во время конфирмации, так было и теперь, когда она играла в любовь с парнями. Когда корону сняли, Иоанн взял свою невесту и посадил ее в экипаж. Он выпил и водки и вина, он был весел и пел.