Эмма ласково кивнула головой и спросила, не получила ли она известий от мужа.
— Нет, я никаких вестей не получала. Он не писал и денег тоже не высылал.
— Войдите и присядьте. Нет, не стойте там у дверей. Так он ничего не присылал?
— Нет, вот уже 14 дней прошло с того срока, когда он обыкновенно посылает, а он еще ни словечка не дал о себе знать. У нас в доме ровно ничего нет, да кроме того еще и не знаешь, что с ним могло случиться.
Она присела на деревянный диван и глядела прямо перед собой усталыми, грустными глазами; потом она вздохнула и поправила волосы под головным убором.
— О, наверно, с ним ничего не случилось. Он тогда написал-бы. Как поживает бабушка? С нею трудно теперь будет.
— Да, конечно, трудно будет. Он всегда был так удивительно ласков к ней. Он даже ни слова не сказал, что пришла к нам в дом старушка-мать, которую надо кормить и няньчить. Подумайте, в последнем своем письме он просил меня узнать, нет ли чего-нибудь такого, чего бы ей очень уж хотелось, и велел мне достать ей это. Всяк знает, каковы другие. Но ей всего только и захотелось немного шафранной булки к кофе, что я и купила ей.
Эмма, стала собирать старушке кое-что: хлеб, молоко и даже кусок окорока. Рассказ о том, как ласково человек этот относился к своей теще, тронул ее. В деревне чрезвычайно редко хорошо относятся к тому, кто получает вспомоществование от общества призрения о бедных, безразлично, кем бы данное лицо ни приходилось — тещей ли, или чужой.
Затем она взяла кофейник, стоявший на плите, и налила ей чашку кофе.
— Выпейте глоточек кофе, матушка.
Жена торпера для виду несколько раз слабо отнекивалась, но по ее манере есть видно было, что она отнюдь не относилась к этой трапезе единственно только как к угощению. Она ела медленно и сначала молча. Потом она сказала:
— Да, Эмма собирается замуж к весне. Да еще за такого молодца. Теперь, поди, скучно, когда жениха нет?
— О, эти месяца скоро пройдут.
— Ну, да, что и говорить. Вот она ни при чем и осталась, девушка в Голью, хоть и болтала много про то, что она выйдет за Канута Блюмквиста, или за Блюма, как его теперь стали называть. Так ей и надо. Кто отдастся мужчине, тот и сиди потом со стыдом.
— Про кого вы говорите, матушка? — спросила Эмма низким голосом.
Вид ее был спокоен, но вся комната заплясала у ней перед глазами: печка, часы, стол и женщина, сидящая за ним. Свет, что проходил в окно, казался ей черным.
— Ну да, известное дело про ту, с которой у него мальчишка. Она всегда гонялась за парнями, а что мужчина может получить, от того он никогда не отказывается: это всяк знает.
Эмма Сочувствовала в груди жгучую пустоту как раз в том же месте, которое прежде всегда дрожало от радости при мыслях о Кануте. Как во сне она сложила все съестные припасы, предназначенные старушке. Все, до чего она дотрагивалась или что видела перед глазами, причиняло ей боль, точно все это находилось в какой-то невидимой связи с тем большим горем, что так внезапно нахлынуло на нее. Когда она прощалась с женщиной, что-то в ее глазах заставило старушку вздрогнуть.
— Ахти, Господи, не наговорила-ли я чего лишнего!
Эмма не шевельнулась.
— Нет, ничуть...
Она крепко заперла дверь и, обхватив голову обеими руками и чувствуя непреодолимое дикое желание испытать чисто физическую боль, она беспомощно стукнулась об стену, и мучительное рыдание без слез потрясло все ее члены. Она корчилась, как в судорогах, стонала от боли, стискивала руки так, что косточки трещали и, наконец, из груди ее вырвался громкий, острый крик, который испугал ее самое. Ей показалось, что закричал кто-то другой. Она вскочила в ужасе, оглянулась, ей показалось, что она не одна, и от страха мороз пробежал по коже, так что зубы во рту застучали.
— Ну да, известное дело, про ту, с которой у него мальчишка.
Она схватила шаль, закуталась в нее и бросилась вон. Она шла быстрыми шагами, а в мозгу ее что-то стучало, точно вся голова собиралась лопнуть; шла, не глядя куда, все вперед по дороге, которая длинной, изломанной линией тянется по восточной стороне острова. Она опомнилась, стоя перед движущейся ветряной мельницей. Большие крылья медленно, мучительно однообразно описывали в воздухе большую окружность. Она не могла понять, почему она так уставилась на нее. Машинально глаза ее следили то за одним, то за другим крылом. Вот оно высоко в воздухе, вот медленно поворачивает книзу, а вот уже чуть-чуть не касается земли.