Она вздрогнула и пошла далее. Жгучая пустота опять вернулась, а с нею страшное чувство одиночества. Она оглянулась и побежала, как, бывало, в детстве еще ребенком бегала в темноте, сама не зная, чего боится. Так она все бежала вперед, едва переводя дух, так что сердце стучало и слезы готовы были брызнуть из глаз. Она свернула с дороги и побежала прямо по сухой пустынной степи, все бежала, не останавливаясь. А страшный испуг все не покидал ее. Нет сомнения, кто-то преследует ее. О Боже, Боже! Зачем она одна бежит в темноте по тусклой пустой степи, простирающейся на много, много миль кругом? Она зябла, хотя на лбу выступили капли пота. Она опять вскрикнула. Ей казалось, что чьи-то сильные руки сзади пригнули ее к земле, и, падая в изнеможении, она залилась горькими слезами. Затем она почувствовала новый приток воздуха, почувствовала, что она, наконец, опять может свободно вздохнуть, и долго, долго плакала так, прижавшись горячим лицом к холодной земле.
На другой день Эмма одна тихонько вошла в избу. Она подошла к старому желтому комоду, открыла ларь и вынула оттуда перо и чернила. Потом она хотела писать, но все тело ее так сильно задрожало, что она должна была отложить перо в сторону. Она перевела дух и, немного спустя, опять взялась за бумагу, положила ее перед собою и медленно написала большими холодными буквами:
«Тяжело писать тебе об этом. Но теперь все кончено между нами. Ты сам знаешь, что ты обманул меня и что другая имеет на тебя право. Не возвращайся, — это ни к чему не приведет. Может быть, я могла бы простить тебе, но та великая любовь, что я питала к тебе, исчезла и никогда уже не вернется, что бы я ни думала.
«Как мог ты молчать, Канут? Молчать до тех пор, пока стало уже поздно. Никогда я не отдала бы тебе своего сердца, еслиб я знала, что я этим причиняю несчастие другой.
«Прощай навек! опять остаюсь я здесь одна. Впрочем, нет уж для меня иной судьбы в этом мире.
Эмма».
Она сложила письмо, надписала адрес, пошла в маленькую почтовую контору и отдала его. Но, возвращаясь, она на мгновение остановилась взглянуть на море, покрытое тяжелым осенним туманом. Вздрогнув, она вытащила засов у ворот, вошла и закрыла их за собой. При этом раздался глухой звук, и с чувством безнадежного отвращения ко всему она вернулась к своим делам по хозяйству.
И это чувство не менялось. Оно гнетом лежало на душе, как серый туман над морем. Через пять недель пришло письмо из Америки к девице Эмме Персон. Письмо было от Канута.
Эмма целый день продержала письмо нераспечатанным в кармане. Вечером она взяла с собой фонарь и пошла на чердак. Там она уселась на балку и распечатала письмо.
Когда она успокоилась настолько, что могла различать буквы, она прочла следующие строки, написанные ясным, беглым почерком, почти так же хорошо, как писал учитель:
«Я знаю, что у меня нет права защищаться перед тобой, но я скажу тебе только одно, а именно, что я раньше каждый день собирался сказать тебе это. И если я ничего не сказал, когда сватался, так это оттого только, что любовь моя к тебе была так велика, что я тогда позабыл решительно обо всем. А потом я каждый день откладывал это объяснение, пока стало уже поздно. Последний вечер я собрался было признаться тебе во всем, но вошла твоя тетка, и я так ничего и не сказал. Не хочу говорить в свою защиту, что много, много других поступало точно так же, как я. Но если ты меня любишь, ты так же не имеешь права говорить так. Счастие не часто встречается в жизни и я всегда думал, что если любишь друг друга, так не затем, чтобы мучить друг друга, а чтобы создать взаимное счастие. И если я даже провинился перед тобой, ты не имеет права, слышишь, не имеешь права отталкивать меня, коль скоро я сознаюсь в своей вине.
«Неужели же ты думаешь, что я чувствовал себя счастливым, зная то, что ты теперь знаешь, и думая целыми днями все о том же? Но мы, ведь, встречались всего только неделю и я стал думать, что потом всегда можно будет написать тебе об этом. Я думал, что если любовь твоя такова, как ты говорила, то чувство твое не уменьшится, если ты узнаешь, что на моей совести вина. Если бы я не был так уверен в твоей любви, я раньше бы навел справки; но я об этом никогда и не думал, ибо я знаю, что, если человек не дурной сделал что-либо дурное, он особенно сильно нуждается в поддержке другого. И теперь я прошу тебя, Эмма, хоть письмо твое и было так сурово, подумай об этом еще раз и помни, что если я провинился перед тобою, так ведь это можно еще поправить. Но если ты оттолкнешь меня, так этого уже никогда не поправишь.
«И никак я не могу поверить, что ты останешься при том, что писала. Ведь, ты сделала бы нас обоих несчастными на всю жизнь.