Орган на миг затихает. Ты берёшь мою холодную, окоченевшую руку, и ведешь за собой. Толкаешь эти на вид многотонные врата и они распахиваются от одного твоего лёгкого, нежного прикосновения, будто ты толкаешь не горную твердь, а ветхую хрупкую дверь старого дома, что готова рассыпаться в прах. Бах. Перед нами открылся круглый зал сплошь наполненный танцующими огнями. Ощущение, что стены горят. Из глубин земли на зеленеющих стеблях, высотой с человеческий рост тянутся вверх пламенеющие цветы. Огоньки подпрыгивают и пляшут в такт вновь извергаемой органом музыки. Композитор не обращает внимания ни на инструмент[41], ни на то, что происходит вокруг. Запрокинул голову, на лицо его падает синий свет. Взгляд его устремлён куда-то ввысь, в бескрайние горизонты под своды пещеры. Там вверху перед его глазами огонь танцует с водой, свет смешивается с тьмой и видит он лица детей.[42]
Всякого сюда входящего [43]встречает незнакомка с огненно-рыжими волосами. По зелёному её платью растекаются голубые речные ручьи. На щеках её легкий румянец, зелёные глаза стреляют искрами и лукаво всматриваются, с озорством. Те кто впервые видят её могут подумать, что она приветлива и доступна, но это маска для несведущих. Взгляд её как острая игла вонзается в плоть и проникает через одежду, кожу, кости и больно протыкает душу, выискивая в ней потаённые места, грехи. Ей достаточно бросить один взгляд, чтобы понять, кто ты.
Незнакомка приветствует нас, слегка наклонив голову вперёд, но не произносит, ни слова, вместо этого её голос зазвучал в голове: "Здесь право душновато. Недавно заточенный в пещере ветер носится по ней днями и ночами. Мы его заставили летать здесь, чтобы остудить жар[44]. Непокорный, своенравный и нахальный, так часто тревожил он наши владения, приносил с собой тех, кому здесь быть не следует. А они всё приходили, приходили, молили с бесконечными просьбами, дать им минуточку, часик, передать что-то. Но таких к счастью с его заточением стало меньше, меньше и тех, кто помнит. Отвлечённые, одурманенные и отравленные современным миром, совсем стало не до сути, принесли познание в жертву алгоритмам. Может поесть или попить желаете с дороги?[45] Нет смысла отвечать, я читаю ваши мысли. Не хотите значит, знаете, что ждет. Дева, вижу в кармане твоём книгу. Ты такая чистая, такая скромная, добрая, такая неприступная, непорочная и сильная. Я уж думала, что таких не осталось. Отдай мне книгу и отправляйся домой, она не нужна тебе и этот тебе не нужен. А ты что же, думаешь поэт? Слово твоё что-то значит, вечность сотворяешь? Ничтожество. Думаешь тебя не забудет Муза твоя? Думаешь, что если напомнишь о себе своей никчемной писаниной, то воскреснешь даже на мгновение? Она знает, что ты мёртв! Со всё нарастающим гневом в голосе и яростью, что поднимала огненно-рыжие волосы девушка продолжала свою речь – “Я не дам тебе больше отлучаться, только если кто-то вспомнит о тебе на минуту и призовёт из пучины забвения, чего не произойдет, ведь у неё единственный экземпляр, так что довольно игр, вернись обратно в мир теней!”.
- Не тебе решать, а ей и только ей. Памяти её решать, любви её, как часто можно доставать меня из мира забвения и сколько еще времени я буду с ней, не в твоей власти и не во власти мужа твоего.
- Как смеешь ты мне перечить! Твои слова в мире живых все произнесены без остатка и больше тебе не полагается. Хватит писать сидя в своей камере и бродя по миру теней. Кому ты пытаешься писать? Пустоте? Ты не сможешь ничего исправить, твои слова останутся только тебе. Ты сам здесь сойдёшь с ума, зная, что не сможешь ничего изменить, ты мёртв. Не сможешь вылечить своими словами собственную мёртвую плоть и истерзанную душу. А души той, что пришла к тебе за надеждой - подавно.
“Слово промолвить мне дайте. Замолчи наконец, царица смерти, ты не указ мне в этой пустоте, куда попала я по вашей воле, не по своей” - Со стен от прикосновения голоса твоего певучего сошла многовековая пыль и начали проступать символы, один смог чётко различить в шуме падающих в треске камней. Синей нитью света выгравированная в камне бесконечная завихряющаяся спираль. “И коль час мой еще не пробил, и может никогда не пробьет, потому что в строках буду вечно жить сгорая в пламени, которое его поглотит. И стану пламенем, что разрушит твой убогий, жалкий мир, где мы видим только горе, плач и утрату. Для меня пиши, Орфей, я тебя слышу. Неужели ты, Персефона, думаешь, что какая-то жалкая смерть может остановить нас?”!