Чтобы глубже усвоить марксизм, очень важно знать и историю его формирования, конкретную историческую обстановку создания отдельных произведений, вышедших из-под пера творцов этой науки, знать, какие явления жизни рождали у них те или иные идеи и теории.
Судьба И.А. Бах благоприятствовала ее личному знакомству с несколькими поколениями русских и заграничных общественных деятелей, с несколькими поколениями русских революционеров, несколькими поколениями советских марксистов.
На портрете отца в ее комнате стоит подпись художника – Плеханов. Ирина Алексеевна объясняет: нет, это, конечно, другой Плеханов, однофамилец. Но Георгия Валентиновича Плеханова она хорошо помнит: он жил неподалеку от их семьи, долгие годы квартировавшей в Шампеле – дачном пригороде Женевы, где поселился Алексей Николаевич Бах, вынужденный эмигрировать из России. Кто из революционных или просто прогрессивных эмигрантов не посещал этого небольшого двухквартирного коттеджа, где в домашней лаборатории расставшийся с народническими иллюзиями Алексей Николаевич, так и не закончивший Киевского университета, бывший студент-химик, вел научную работу, увенчавшуюся созданием блестящей русской школы биохимии?!
Здесь бывала и старый друг по работе в «Народной воле» Вера Фигнер, приехавшая в Женеву после двадцатилетнего заточения в Шлиссельбургской крепости и последующей ссылки, и семья Горького, и будущий первый нарком здравоохранения Советской России большевик Николай Семашко, и моряки с броненосца «Потемкин», прибывшие в Женеву после того, как они высадились в Румынии, и толстовцы во главе с сыном знаменитого русского художника Николая Ге, образовавшие на окраине Женевы нечто вроде сельскохозяйственной коммуны. Их беседы, споры, воспоминания отца и рассказы матери, Александры Александровны – врача и педагога, воспитывавшей в детях благоговение перед подвигами декабристов, Чернышевского, Герцена, – вот атмосфера детства, отрочества и юности будущего историка марксизма.
Хотя отец Ирины и был автором «Царя-Голода», этого ставшего известным всей подпольной России популярного изложения «Капитала» Маркса, не марксисты преобладали среди разноликой публики, посещавшей женевский дом Бахов.
Февральскую революцию в их среде приветствовали с энтузиазмом. Алексей Николаевич немедля уехал в Россию. Ирина осталась в Женеве заканчивать курс учения и была свидетельницей того, как, проклиная «узурпаторов», встретили весть о пролетарской революции иные из прежних друзей их семьи. Пожалуй, первую свою политическую дискуссию юная Бах провела в те дни с особо враждебно принявшей Октябрьскую революцию Брешко-Брешковской, той самой эсеркой, которую кое-кто называл – ирония судьбы – «бабушкой русской революции».
Конечно же юная Бах в те годы была далека от марксистского понимания хода истории. На историко-филологическом факультете Женевского университета курс лекций «История экономических учений» читал профессор Антони Бабель. Имя Маркса редко упоминалось в этом курсе. Бабель не понимал тогда исключительного значения теории Маркса в ряду других экономических учений.
Не понимал тогда… В самом конце 1964 года Ирина Алексеевна Бах возглавляла группу советских историков, ездивших в Париж для участия в коллоквиуме, созванном Комиссией по истории социальных движений и социальных структур при Международном комитете историков. Коллоквиум был посвящен столетию основания I Интернационала. И здесь Ирина Алексеевна вновь услышала имя Антони Бабеля. Ее старый женевский профессор жив, он следит за работой коллоквиума, знает, что в нем участвует его бывшая студентка, и он посылает ей в подарок свою недавно вышедшую книгу «Женевские секции Первого Интернационала». В книге имя Маркса уже не в числе «прочих»: нельзя не оценить эту гигантскую фигуру теперь, когда марксистские идеи восторжествовали на столь обширных пространствах земли, когда на учении Маркса основывается политика многих правительств в разных частях света.
На ее глазах свершился этот триумф идей марксизма. Даже в 1932 году, когда Ирина Бах в подмосковном санатории беседовала с ветераном русского революционного движения 80-летней Верой Фигнер, даже тогда значение теории, разработанной Марксом и Энгельсом, роль их деятельности по созданию международной политической организации пролетариата были ясны довольно узкому кругу прогрессивной интеллигенции за рубежами СССР. И не только там. В 1930 году, спустя 13 лет после Октября, в своей речи в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса ее отец, академик Бах, сказал, что до последнего времени «в Академии наук марксизм не считали научной категорией». Теперь такое заблуждение немыслимо, теперь в академии поняли, – сказал А.Н. Бах, – что «марксизм действительно наука. И более того, всякая наука отличается тем, что она предусматривает явления, а марксистская наука предусматривает социализм».