Энгельс отвечает Паприц в тот же день – 26 июня. Письмо начинается так: «Сударыня! Про литографированный журнал, о котором Вы говорите, я уже слыхал, хотя мне еще не удалось увидеть ни одного экземпляра».
И дальше Энгельс вступает в полемику с Паприц, которая довольно негативно обрисовала положение с революционным движением в России. Она писала Энгельсу: «Существует довольно распространенное мнение, что русские социалисты лучше других подготовлены к революции. Мне кажется, что этот взгляд верен только наполовину. Преследования вызывают у них большую силу сопротивления, увеличивают, быть может, их энергию. Но, с другой стороны, русские являются невеждами в общественных делах. В случае революции русские социалисты не будут знать, что делать со своей победой, они ее не удержат потому, что у них нет ни твердых принципов, ни организации, ни настоящих научных знаний». Чтобы пополнить эти знания, Паприц и просит порекомендовать для перевода нужную литературу.
Энгельс посылает Паприц своего «Анти-Дюринга» и называет литературу, которую считает полезной для перевода на русский язык. Но одновременно он оспаривает мнение своей корреспондентки о русском революционном движении. «Мне кажется, – отвечает Энгельс Паприц, – что Вы немного несправедливы к Вашим соотечественникам. Мы оба, Маркс и я, не можем на них пожаловаться. Если некоторые школы и отличались больше своим революционным пылом, чем научными исследованиями, если были и есть еще кое-где блуждания, то, с другой стороны, была и критическая мысль и самоотверженные искания в области чистой теории, достойные народа, давшего Добролюбова и Чернышевского. Я говорю не только о революционных социалистах, действующих на практике, но также об исторической и критической школе в русской литературе, которая стоит бесконечно выше всего того, что создано в этом отношении в Германии и Франции официальной исторической наукой. И даже среди революционеров-практиков наши идеи и экономическая наука, коренным образом переработанная Марксом, всегда встречали понимание и симпатию».
Энгельс просит Паприц оказать ему «честь своим посещением». Но была ли представительница московского кружка в гостях у Энгельса, неизвестно.
В автобиографии Аргунова есть небольшая главка о переписке Энгельса с Паприц. Аргунов подчеркивает, как быстро узнал Энгельс о вышедшем в том же году в Москве сборнике «Социалистическое знание», и задает себе вопрос: кто же еще до Паприц сообщил Энгельсу о выходе нелегального журнала?
Чтение автобиографии Аргунова, беседы со старыми большевиками, знавшими его лично, с историками, изучающими тот период, когда в России возникали первые марксистские кружки, сделали для меня ясным: время это еще не изучено достаточно. У нас хорошо знают плехановскую группу «Освобождение труда» как первую русскую марксистскую организацию. Но она же появилась не на пустом месте?
Сам Павел Александрович Аргунов, рассматривая вопрос о том, как соотносился московский кружок переводчиков и издателей и другие подобные кружки с плехановской группой «Освобождение труда», пишет следующее: «Остается, однако, бесспорным, что и организация нашего кружка, и его издания были совершенно независимы от плехановской группы „Освобождение труда“, а появлением на свет в пределах России даже опередили ее. Но дело не столько в первенстве, сколько в том, что в России появились свои, туземные истоки марксизма, первые его самостоятельные ростки – пусть слабые и не столь культурные, как заимствованные группой Плеханова у заграничных товарищей, но зато подготовлявшие почву для той же плехановской пропаганды. Именно наличием таких самостоятельно возникавших марксистских групп в различных городах России и можно объяснить самый успех плехановского дела.
Если бы наша московская группа могла продержаться еще год-два, несомненно мы вошли бы в тесный контакт с группой Плеханова, хотя, быть может, не слились с нею, образовав особую группу марксистов, с какой-то более активной тактикой. Но всему этому не суждено было осуществиться, потому что летом 1884 года жандармерия начала в Москве массовые аресты, а в сентябре был арестован и я».