— Она была несчастна, — подтверждает Райк. — У нее были проблемы со сном почти каждую ночь после того, как этот гребаный парень вломился в ее комнату.
— А после шоу? — спрашиваю я, уставившись в никуда, ошеломленный реальностью того, насколько сильно наши пагубные привычки повлияли на окружающих нас людей. Это палка о двух концах. Нам нужна их поддержка, но, сблизившись с ними, мы только усложнили им жизнь.
Они, вероятно, думали, что мы используем проблемы Дэйзи как предлог, чтобы отдалиться от них, дистанцироваться от людей, которые поддерживали нас каждый раз, когда мы падали. Возможно, так и произошло бы.
— Дэйзи пришлось вернуться домой после шоу, помнишь? — говорит Райк, качая головой при этой мысли. — Мне была ненавистна эта ситуация, потому что я видел, как плохо ей было во время Принцесс Филадельфии, и я не мог зайти в дом, когда ее мама была там. Так что ей приходилось справляться с насмешками в одиночку, — он делает паузу. — А потом, перед тем как она закончила учебу, случилось кое-что похуже.
Коннор ставит стаканчик, и растерянность на его лице застает меня врасплох.
— Ты тоже не знаешь? — я удивляюсь.
— Нет, — говорит Коннор, устремив взгляд, словно прицел, на Райка. — Ты никогда мне не рассказывал.
— Это была не моя история, чтобы ее рассказывать, — парирует Райк. Он ждал, пока Дэйзи переговорит со своими сестрами. Он выглядит так, будто его сейчас вырвет. — Мне противно даже думать об этом.
Коннор наливает еще кофе в стаканчик, внимательно слушая вместе со мной. Я понятия не имею, что еще могло с ней случиться. Кажется, это уже слишком.
— У нее была пара подруг из школы по имени Харпер и Клео, — говорит Райк. Я стараюсь готовиться к худшему. — Возвращаясь с Дэйзи из магазина, девочки остановили лифт, — он колеблется секунду. — Какие-то парни сказали Харпер и Клео, что им интересно, сколько сантиметров может поместиться внутри Дэйзи.
Я отшатываюсь.
— Что? — сердито говорю я.
Коннор намеренно сохраняет бесстрастное выражение лица, что раздражает меня еще больше.
— Они купили пару фаллоимитаторов, — продолжает Райк.
— Нет.
Я несколько раз качаю головой, представляя, чем все это закончится. Мне встречались такие же скучающие, жестокие и чертовски тупые дети, как они. В юности я был объектом травли, иногда оправданной, иногда беспричинной. Я чувствую страх и ненависть, которые поглотили мою юность.
Никогда не пожелал бы этого кому-то вроде Дэйзи.
— Она дала им отпор, — говорит Райк, и в его глазах светится гнев, словно он жалеет, что его не было там, чтобы остановить все это самому. — Но только после того, как они поставили ей ультиматум. Она могла либо согласиться, либо они мучили бы ее до окончания школы. Она выбрала последнее.
Нет.
Я качаю головой. Нет.
— Сколько, блять, месяцев она жила в страхе?
Боялась ходить по коридорам, боялась, что в любой момент может произойти что-то столь же ужасное.
— Ей оставалось доучиться шесть месяцев, — говорит он.
На этот раз я наклоняюсь вперед, опираясь локтями о столешницу. И закрываю лицо руками. Шесть месяцев. Посттравматический стресс.
— Мне так жаль, — тут же говорю я. Вот почему он хотел, чтобы Дэйзи жила с ним в одном доме. Вот почему он проводил с ней так много дней и часов.
Так они начали влюбляться друг в друга.
— Мне так жаль, — говорю я снова. — Я должен был догадаться, что ты всего лишь пытался помочь ей.
— Хотя я мог бы рассказать тебе что-нибудь, — говорит он. — Я вел себя как осел, и я мог бы рассказать тебе одну вещь, чтобы показать, что у меня были добрые намерения. Но я не думал, что это имеет значение, — он смотрит мне в глаза. — Не все зависит от тебя, Ло.
При этих словах он поднимается на ноги. Правда звучит спокойнее, не обременяя. Я наблюдаю, как он расхаживает по кухне, не сводя глаз с девушек, видневшихся за аркой. Ручка ломается, когда я рисую еще один круг, пачкая ладонь черным.
Примерно в это же время Лили проходит через арку, на её щеках видны дорожки от слез.
Я встаю, и она заключает меня в объятия, а я прислоняюсь спиной к кухонной столешнице. Ее рассеянный взгляд преследует меня, чувство вины и раскаяния переполняет. Ее зависимость — источник боли Дэйзи. В этом нет сомнения, и это вина, которую Лили будет нести до конца ее дней.
— Ты в порядке, любовь моя? — шепчу я.
Очень тихо она отвечает: — Я бы хотела, чтобы это была я.
Знаю. Я целую ее в висок и притягиваю к себе еще ближе, ее сердце колотится о мою грудь. Я замечаю каждую коробку на кухне, чистые столешницы и пустоту в каждой комнате. Мы живем здесь уже долгое время, и это странно — закрывать еще одну главу нашей совместной жизни. Еще более странно думать о том, что в этой главе, возможно, не будет друг друга.
И тут до меня доходит, что от этого зависит наше будущее. Я смотрю на Коннора, стоящего примерно в трёх метрах от меня.
— Твоё предложение в силе?
— Какое предложение?
— То, в котором мы съезжаемся с вами, ребята, — говорю я. — Я тут подумал... — это просто нахлынуло на меня прямо сейчас. Я позволил моменту управлять мной. — ...Мы могли бы купить дом с надежной охраной. Более надежной, чем это место. И Дэйзи могла бы жить со всеми нами. Думаю, она чувствовала бы себя в большей безопасности, чем живя одна с Райком. А когда родятся дети, мы просто... тогда мы во всем разберемся.
Никто не говорит этого вслух, но выражение их глаз говорит: Да, миллион раз, да.
67. Лорен Хэйл
.
2 года: 04 месяца
Декабрь
Я сажусь на скамью для жима, и Райк выхватывает штангу у меня из рук, возвращая ее на место. Он бросает мне полотенце, а сам садится на край скамьи. Мы в спортзале уже полчаса, в такую рань, кроме нас, здесь никого нет. Коннор присоединился бы к нам, но Роуз нужно было на прием к врачу.
Я наблюдаю, как Райк смотрит на полотенце в его руках. Он почти не разговаривает с тех пор, как мы начали заниматься.
— В чем дело? — резко спрашиваю я, поднимая с пола мою бутылку с водой.
Он открывает рот, но закрывает его, когда не может найти слов.
— Что-то с Дэйзи? — спрашиваю я, выпрямляя спину и убирая с лица влажные пряди волос.
— Нет, — быстро отвечает он. — С тех пор как мы переехали, ей лучше.
— Сколько она спит по ночам? — спрашиваю я.
— Чаще всего по пять часов, в плохие ночи — меньше, — он комкает полотенце, отстраняясь. Проходит много времени, прежде чем он произносит. — Я сделаю это.
Я хмурюсь.
— Что сделаешь?
Я кладу локти на металлическую перекладину, а ноги ставлю по обе стороны скамьи.
— Я собираюсь сделать заявление для прессы.
Он смотрит не на меня. Просто смотрит на флуоресцентные лампы, висящие под потолком спортзала.
И все же, это потрясает меня.
— Насчет слухов... — я замолкаю. Я не ожидал, что он сделает заявление о слухах о растлении, даже после того, как мы прояснили ситуацию в Юте. Я видел, что он дал себе обещание никогда больше не защищать нашего отца, и не хотел заставлять его нарушать это обещание. — Ты не обязан...
— Да, — говорит он, кивая. — Мне следовало сделать это несколько месяцев назад. Самые трудные вещи в жизни обычно оказываются правильными. Я просто слишком сильно ненавидел отца, чтобы поступить правильно, — он бросает полотенце на его спортивную сумку. — Когда я очищу его имя от обвинений, я хочу, чтобы ты знал, что это не для него, хорошо? — он поворачивается ко мне. — Я делаю это ради тебя и себя.
Я похлопываю его по спине, на секунду у меня пропадает дар речи. Я потираю губы, пытаясь осознать эти чувства. Мне требуется минута, чтобы, наконец, сказать то, что копилось во мне годами.
— Спасибо.
Без моего брата я не был бы трезв. Я даже не уверен, что остался бы в живых. Его решение войти в мою жизнь и никогда не отпускать спасло меня. Никакое «спасибо» не вернет того, что он мне дал. Но это все, что у меня есть. И по улыбке, которая начинает озарять его обычно мрачное лицо, что-то подсказывает мне, что ему этого достаточно.