Я ещё раз ополоснул рот и закурил. Это была уже четвёртая сигарета за последние пятнадцать минут, но табачный дым входил в лёгкие, как чистейший горный воздух. Втягивая дым, я смотрел на свои трясущиеся руки.
Мне было хреново. Так хреново, как не было никогда. И, чёрт возьми, я был рад, что меня не видит никто, кроме моего инструктора. Деревенские мужики и наша команда собралась на стене и башнях, женщин, детей и стариков согнали в дома на противоположном конце деревни, оставив их под охраной нескольких подростков с дряхлыми ружьями. Работорговцы пока нападать не спешили, но на счастливый исход я и не надеялся.
Авер сидел на крыльце дома, исподлобья наблюдая за мной. Я ответил ему натянутой улыбкой и сел рядом.
— Когда я жил на одном острове, я был инструктором по стрельбе в армии, — медленно проговорил Авер. — И хирургом одновременно. Твёрдая рука и верный глаз нужны и там. Утрами я натаскивал так же, как ты и, сопляков стрелять в других людей, а вечерами резал своих прошлых учеников, возвращающихся с поля боя с оторванными конечностями, разорванными осколками гранами. Я не убил — своими руками не убил — ни одного человека, если, конечно, не считать тех, что умерли у меня на руках из-за моих же ошибок, я был хреновым врачом и слишком много работал. Но кого-то ведь и удавалось спасти. Тогда я думал, что искупаю свою вину этим. Учу своих убивать врага и сам же спасаю жизни. Мне казалось, что равновесие соблюдено. Одного убил, второго вылечил… Мне казалось так до тех пор, пока я не понял, что я убиваю их всех. И своих, и чужих, и пациентов. Я понял, что лгу сам себе, ведь именно благодаря мне и таким как я гибнет столько людей с обеих сторон. Именно я убивал их, в то же время, считая, что мои руки остаются чисты, ведь на курок нажимал не я.
Поняв это, я убежал. Дезертировал. Поэтому меня ждёт дома смертная казнь. Поэтому моя семья, скорее всего, сейчас влачит жалкое существование, дезертиров у нас не любят. Но я не могу к ним вернуться. Знаешь почему? Я не смогу посмотреть им в глаза. Ни жене, ни сыну, ни даже отцу. Потому что мои глаза лживы, а руки по локоть в крови. Я каждый день хочу умереть, но боюсь, ведь я ещё и трус. Сейчас я считаю, что жизни куда больше достойны те парни, что спускали курок. Они хотя бы не лгут сами себе и не боятся признаться себе, что они убийцы. Как ты. Поэтому ты лучше меня. И я надеюсь, что ты последний мой ученик. — Авер тяжело вздохнул. — Ты переживёшь это, парень. К тому же, возможно, тебе удалось спасти десятки жизни.
— Спасибо, — слабо улыбнулся я, закуривая.
Не скажу, что этот иногда довольно бессвязный монолог Авера. И уж точно я не считал себя лучше его. Но я немного отвлёкся. Позже я понял, что этот разговор очень помог мне. Дитя другого мира, родившийся в абсолютно других условиях, никогда не думавший о том, что мне придётся взять в руки винтовку, чтобы отстаивать свою жизнь, я понял, что только в тот день я начал полностью приспосабливаться к этому жуткому и несправедливому миру. Стал настоящим его жителем. Нет, не убийцей, тогда я им не был. Я стал местным, по-настоящему. А местным слишком часто приходится убивать, чтобы сохранить свою жизнь. Таков закон жизни. Я его принял.
И, чёрт возьми, готов был снова взять в руки винтовку.
— Почему они тянут? — спросил я.
— Готовятся, — пожал плечами мой собеседник. — Снимают клетки, отцепляют прицепы. Поверь, их машины — настоящие крепости на колёсах, я видел в деле такие… И чертовски рад, что тогда мне удалось сбежать в лес и спрятаться. Возможно, нас будут брать на измор. Может, пойдут на штурм сразу… Скорее всего, второе, они видели наших снайперов в деле. Но подготовиться им в любом случае надо. — Авер на миг замолчал. — Они не говорили, сколько у них людей? Ну, знаешь, они часто любят хвастать силой.
— Переговорщик сказал, что у них двадцать пять человек, — ответил я, с трудом выловив воспоминание из забитой до отказа пустотой головы.
— И шесть уже мертвы… Но это не значит, что их осталось девятнадцать, они вполне могли солгать.
— И какой тогда от этого смысл?
— Ну, — инструктор по стрельбе пожал плечами. — Можно сказать, что их не меньше десяти, но и не больше трёх десятков. Если бы у работорговцев осталось мало людей, они бы уже сворачивали удочки, но, когда ты ушёл, они явно готовились к штурму. Значит, их ещё двадцать-тридцать человек. Может… может и выдюжим.
— Надеюсь, — усмехнулся я.
Авер усмехнулся в ответ и огляделся. Вокруг никого не было.
— Теперь молчи, — сказал он, понизив голос. — Эмена и Орайя сейчас готовят дирижабль. На всякий случай, понимаешь? Машину и всё остальное придётся бросить, но жизни дороже. Теперь слушай внимательно. Если дело пойдёт совсем худо, если работорговцам удастся прорваться в деревню и учинить резню, или ты увидишь, что кто-то из наших бежит с поля боя, беги со всех ног к дирижаблю. Плевать на благородство, геройство и обещание. Мы наёмники, и до этих людей нам нет дела. Понял?