— Что стоишь пялишься? Убирай! — крикнула Зарецкая. Горничная бросилась подбирать осколки. — Да не руками! Веник неси! И не смей глазами лупать! Завтра место себе ищи, дура!
Ночью Ожогин пришел к ней, и она приняла его как обычно, не задавая вопросов. Но, когда он уснул — это случалось редко, обычно он уходил спать к себе, — она долго оглаживала взглядом его лицо, словно прощалась с ним, и думала том, о чем задолго до нее — опытной, сильной, прожившей жизнь, — в далекой Москве думала маленькая девочка Ленни. О том, что у него всегда будет своя жизнь, в которой ей не найдется места. И о том, что все ее надежды — иллюзорны. Только в отличие от Ленни она не готова была это принять.
Глава XXI. Жизнь врасплох
В конце апреля автоколонна въезжала в Ростов. Следующим пунктом значился Харьков. Предполагалось, что финальной точкой маршрута станет Симферополь, а ключевым моментом — запечатление на пленку гастрольных спектаклей Художественного театра в Харькове. Команда прибывала в город, устраивалась на ночлег — чаще всего в гостиницу, если таковая имелась, или по рекомендации городского главы в частный дом. Если в городке имелась ресторация, то Неточка успевал прочитать там лекцию о том, что кино — «самый надежный проводник самых эфемерных общественных явлений». Утром, не самым ранним, поскольку все в группе оказались сонями, Ленни, Неточка и Колбридж отправлялись на разведку с кинокамерой, в которую был заряжен моточек пленки. Каждый моточек — десять минут.
Генеральная идея Ленни была на грани возможностей и казалась мало осуществимой. Но «мало» не значит «не». Среди местных жителей — прохожих, служащих почты, торговцев, чиновников, гимназистов — надо было выявить персонажей, с которыми в течение дня могло бы произойти нечто. Скажем, идет по улице гимназист, очевидно, хочет прогулять занятия. То кошку учит прыгать через лужу, то торчит около витрины, разглядывая новейший «Ундервуд», но стрелка уличных часов показывает, как неотвратимо приближается время контрольной по алгебре. Съемочная группа оставляет ушастого трусишку в форменном костюмчике около дверей гимназии. Далее идет калейдоскоп городских событий, но в конце десятиминутной фильмы мы снова видим мальчишку, который мчится по улице вне себя от счастья: голова закинута, руки дирижируют радостный марш, он перегоняет конку, застрявшую на перекрестке, и летит дальше. Титр сообщает: «Победа. Сошлись все ответы!»
— Ну, что-то в этом роде, — заканчивала обычно Ленни объяснения Колбриджу.
Тот почесывал нос, быстрым движением массировал щеки и поворачивал голову к Неточке. Тот доставал из карманов листочки, сортировал их и сообщал результаты утренних изысканий.
Потом снимали до темноты: «мотор» — «стоп», «мотор» — «стоп» — на крыше фабрики, в больнице, куда привезли роженицу, в мастерской портного, шьющего свадебный наряд, всюду-всюду-всюду звучали команды Ленни, следуя которым Колбридж включал и выключал камеру.
А вечером наступало время химика-проявщика Михеева. Он забирал пленки в лабораторию, проявлял, сушил и печатал. На следующее утро Ленни и монтажер, скромная старая дева по имени Лилия, которую с Михеевым связывали неясные, «не-про-явлен-ные» отношения, садились склеивать сюжеты в одну фильму минут на двадцать. На шесть вечера назначали местную премьеру драматического киножурнала «Ваш город — ваша фильма». Первым делом показывали, что снято в этом городке, и добавляли журналы, снятые раньше. После премьеры — повторы еще на двух сеансах.
«Естественная драматургия… Спонтанная драматургия…» — молился Неточка каждое утро. Он один в команде был «жаворонком» и уже ранним утром отправлялся на поиски сюжетов. Из разговоров с Ленни Неточка почерпнул тезис «жизнь врасплох», хотя Ленни пыталась объяснить, что хочет показать всего лишь обыденную жизнь. Один человек просыпается, другой чистит зубы, третий варит яйцо — «в общем, весь город просыпается как единое существо».
Монтажерка Лилия подошла к ней как-то и прошептала:
— Елена Себастьяновна, поведение господина Буслаева предвещает неладное. Его религиозное поклонение кинокамере и механическому глазу, как он величает объектив, приобретает экстатические формы.
— Совсем с головой ку-ку, — буркнул, проходя мимо, Михеев и добавил, когда его никто не слышал: — Морфинист чертов!
— Вчера повздорил с местным доктором, — продолжила Лилия, — который позволил себе замечание, что футуристическому кино не хватит психологизма, чтобы по-настоящему увлечь аудиторию. Доктор — поклонник Станиславского, а наш схватился за штатив — и в драку. Еле удержали!