— Вася, ущипни меня — это что, галлюцинация? — Ожогин, не глядя на мерзавца, выкинул вперед руку и уперся пальцем в его грудь. Тот подскочил и завизжал еще громче.
— Саша, не надо… Прошу тебя, не надо! Пусть разбирается адвокат, — взмолился Чардынин, по будто пьяной дрожи в голосе друга понявший, что сейчас может начаться «сеанс бокса», как еще в по-зате, совсем давние годы называл он ожогинские приступы ярости. — Саша, не надо, — шептал он, почти не открывая рта, и тащил Ожогина прочь.
Через пять минут они сидели в автомобиле. Ожогин, весь красный, дышал прерывисто и часто. Чардынин успокаивающим жестом похлопывал его по руке.
— Ну что, здесь найдем юриста или будем выписывать из Москвы?
Глава VII. Ленни переживает головокружение от успехов
Ленни спешила. Еще надо было успеть заскочить домой — надеть что-нибудь приличное, достойное вечеринки по поводу открытия фотовыставки, где будет представлено целых пять ее работ. А рядом будет Родченко, Всеволод Манчестер, чьим снимкам с высоты птичьего полета она поклонялась, еще… Ах, боже мой, да кого там только не будет!
Ленни перелетала с тротуара на тротуар, перескакивала через сугробы и подернутые ледком мартовские лужи, распевая почти в полный голос какую-то детскую песенку.
Ей было радостно, тревожно и нетерпеливо одновременно.
Подъезд дома сам распахнул перед ней двери. Лестница сама вознесла наверх, в квартиру.
Лизхен уже была готова и стояла перед коробкой с духами: каким ароматом отгородиться от этих чумоватых футуристов, из которых мало кто действительно отличает нищету от вызова. Одета она была скорее официально, чем нарядно: вся утянута, ряды маленьких пуговиц на рукавах от запястья до локтей и от шеи до конца длинного жакета. Ну просто директриса гимназии.
— Жоринька все еще на съемках — или как он это называет, — обернулась Лизхен, услышав, что Ленни входит в комнату. — В общем, не знаю где, но не телефонировал, и ждать не будем! И где он шляется в последнее время? Вход к его пиджачкам и брюкам, таким образом, свободен. Только смотри, не переборщи, чтобы кто-нибудь из ваших анархистов не утащил тебя в нору — они любят превращения маленьких девочек. И, надеюсь, обойдешься без усиков, как у этого новомодного чудака из американских комедийных фильмов.
Через несколько минут на такси (стон Лизхен: «Это наше разорение!») они мчали в сторону Калужской заставы.
На развешивание работ Ленни не пустили — сказали, что этим будет заниматься куратор выставки, женоподобный детина по имени Евграф Анатольев, у него свое видение, концепция, структура, композиция, его не беспокойте, не тревожьте, не отвлекайте.
Водитель уточнил адрес и, когда подъезжали, Ленни поняла, что пятиэтажное здание из стекла и металла — кинофабрика, точнее, бывшая кинофабрика Александра Ожогина. Того человека, в чьем доме она слышала выстрел, чью большую голову прижимала к груди, чье грузное тело, как ребенка, пыталась обхватить руками-прутиками, укрывая от внезапного жуткого горя. Что с ним сталось? Теперь здание выглядело покинутым. Для выставки предоставили павильон на первом этаже.
Автомобиль немного поплутал — объехали несколько входов — и остановился около открытой двери, дорогу к которой перегораживал громадный сугроб. Чтобы попасть ко входу, надо было взобраться на сугроб по продавленной в снегу тропинке и потом сползти вниз. Обойти снежную баррикаду ни справа, ни слева не получалось. Ленни подняла глаза и увидела: в окне появился Евграф Анатольев в фартуке горничной.
— Вот и вы, Ленни Оффеншталь! Готовлю суп из яств родной природы — придите к нам на выставку, народы! — провозгласил Евграф жуткими стихами. Ленни и Лизхен поежились. — Ну, лезьте, лезьте! Новое искусство требует движения, кинетики! Тело зрителя должно оказаться, так сказать, на острие векторов! Летом мы установим тут резиновое полотно для воздушных полетов, — деловито добавил он.
Когда Ленни и Лизхен были уже на вершине сугроба, в дверях появилась пара: высокий крупный мужчина в ярко-красной шубе и полицейский пристав.
— Это же Маяковский, — шепнула Ленни на ухо Лизхен. — Что там происходит?