— Дайте мне минуту.
Она подошла к собаке, присела на корточки, положила руку на голову пса. Тот лизнул ей руку.
— Ты милый! — прошептала Ленни, приблизив лицо к собачьему уху. — Давай ложись. — Спаниель лег, глядя на нее влажным доверчивым взглядом. — Полежи чуть-чуть, а я тебя подожду, ладно? Ничего не поделаешь, милый, работа есть работа. Потом пойдем, поедим колбасных обрезков. — Спаниель положил морду на лапы и застыл. — Гесс, давайте скорей! — шепнула Ленни, делая шаг назад. Камера застрекотала.
— Готово! Отлично! — крикнул Гесс через несколько минут.
— Чей спаниель? — спросила Ленни.
— Ничей. Взяли из приюта.
— Понятно. Пошли, милый. Сейчас поешь, потом ванну примешь, потом на поезде поедешь. Будешь жить в Москве. Согласен?
…Жорж Александриди стоял на крыше арки Главного штаба, чуть левее знаменитой колесницы, и смотрел на окна Зимнего дворца, на Александрийский столп, на воду Невы. Он шикнул на съемочную мошкару — в сотый раз ему припудривали лицо и протирали бока краг, чтобы лучше блестели. Жорж нравился себе, и очень. Утянутый в кожаное одеяние — высокие краги на ремешках, куртка, перчатки, — в кожаной кепке — золотые кудри коротко острижены, — он должен был холодно и зло смотреть вдаль. Дивная, в сущности, роль.
Жорж полной грудью вдыхал резкий морской воздух. Он чувствовал себя командующим когорты античных воинов, призванных держать под уздцы рвущихся над портиком арки коней. По его приказу бронзовые солдаты могут отпустить хватку, и тогда… «Вот бы сейчас Ленни с ее фотоаппаратом!» — подумал он, любуясь собой.
К Жоржу подлетела съемочная мошкара, вернее подползла: передвигались по крыше с опаской.
— Сейчас начинаем, господин Александриди, — почтительно сказал один из ассистентов.
— Попросите господина Александриди сделать движение руками, как будто он гонит на дворец гусей! — крикнул Эйсбар в рупор. Его приказание по цепочке понеслось наверх, пока не достигло главного из мошкары, и тот опять двинулся к актеру, стараясь встать с четверенек и не выглядеть глупо.
— Если можно, господин Александриди, сделайте руками движение… Это просьба, то есть указание господина Эйсбара…
Жорж улыбнулся. Еще как сделает. В этих-то отливающих мрачным блеском кожаных перчатках. Он сделал один замах, другой, третий, он гнал-гнал невидимую стаю и… раскачав себя, вдруг потерял равновесие. Дворцовая площадь и Александрийская колонна покачнулись и поплыли вверх. Оп-с! Челядь ринулась было к нему, но главный остановил их — бывалый распорядитель мизансцен знал, что всякая непредсказуемость на съемочной площадке оказывается потом главным лакомством режиссера. Бывалый ждал снизу сигнала «стоп-снято» — два взмаха синим флажком. Наконец флажок залетал вверх-вниз. «Ну, слава святым, снято», — прошептал помощник и перекрестился.
— Прошу прощения, нужна ли помощь? — закричал он Жоржу, но тот отмахнулся. Он уже обрел баланс, прислонился к фигуре античного воина и с усмешкой разглядывал ожесточенное бронзовое лицо.
— Поди ты, мелкий, — откликнулся он на крик мизансценера. — Какая от тебя помощь? Бедро шампанского ты же не принесешь. Поди, оставь меня одного, надобно покурить. — Он махнул рукой в сторону съемочного шатра: там вывесили белый флаг, что значило «перерыв». — Так что пшик отсюда, любезный!
Служивый переполз к импровизированному съемочному бивуаку на другой стороне крыши, а Жорж уселся под копытами гарцующих скульптур и достал серебряную табакерку с белым порошком. Зачерпнул ногтем щепотку и втянул порошок сначала одной ноздрей, потом другой. Площадь и весь город с дворцом, рекой, мостами — сколько было видно с крыши — качнулся, как на пружине, приподнялся и расширился. Медная синьора по ту сторону площади, на крыше дворца, подмигнула Жориньке, скинула плащ, повела плечами и протянула к нему руки. Шепот казался канатами, переброшенными через площадь: «Иди к нам, белокудрый». Жоринька улыбнулся в ответ, откинул голову и уткнулся взглядом в серое небо. «Белокудрый»! Эти самонадеянные киносъемщики развернули с ним вчера битву за его золотые локоны, которые иные, между прочим, так любят целовать. Он дрался как лев за каждый локон. И проиграл. Обгрызли все. Оставили прямые углы желтых волосьев. «Плебейская геометрия!» — верещал Жоринька под лязг ножниц, отмахиваясь от куаферских лезвий. Но дело было сделано: голову остригли, лицо стало еще более жестким и на нем появилось выражение мрачной брезгливости.
Жорж зацепил ногтем еще горстку порошка и подмигнул медной барышне на парапете Зимнего. Она уже сидела на краю крыши и болтала в воздухе холеными ногами. Ее подружка несла поднос, от которого струился наверх тонкий дымок. Жорж встал, заложил руки за спину, решительным шагом пошел вдоль аттика и дальше — по крыше Синода над портиком коринфского ордера в сторону Невы.