У белого шатра, пойманный в кольцо испуганными людьми, стоял парень. Он размахивал дымящимся револьвером, и загнанным псом смотрел на подбегающих к нему полицейских. Он боялся... Она могла разглядеть это за занавесом отчаяния и коркой злости. Он на самом деле боялся, и это было похвально.
– Ну? Давайте! Подходите! Сколько ещё кукол надо убить, чтобы Вы поняли, что они не настоящие! Всё это – ложь! Очнитесь же, люди!
Но толпа смотрела на него со страхом.
– Держите его! – крикнул кто-то из полицейских.
А парень и не собирался бежать. Он был в отчаянии. Оскалившееся оружие в его руках просило крови, но артисты скрылись за разноцветными кулисами, а стрелять по людям не входило в его планы. От осознания собственной глупости и горячего, терпкого привкуса отчаяния на языке, становилось гадко и тоскливо. Казалось, парень пытался вырваться из собственного тела, убежать от себя, от метавшихся в голове мыслей, но не мог... Не мог ступить и шага, не в силах справиться с одеревеневшими ногами. Стоит ли говорить о мыслях... А она читала все его переживания в глубоких карих глазах.
Легко оттолкнув плечом одного из полицейских, девица кошкой выпрыгнула из-за плотного людского кольца к парню с револьвером, резко вскинув перед ним руку.
– За мной, – почти прошептала она, но в сложившейся тишине, когда в голове с отчаянной четкостью метронома пульсирует сердце, а перед глазами рушится мир... Любое слово, сказанное властно и уверено будет звучать как команда, побуждение к действию.
И он побежал за ней. В один долгий, кошачий прыжок она взлетела на деревянный помост. Её плащ грациозно развевался от движения. Она двигалась четко и уверено, словно репетировала это отступление, и в своём танце непокорности была невероятна. Правда, видел это великолепие только один человек. И тот не совсем человек...
Парень бежал за ней неуклюже, рвано, двигаясь наобум, размахивая руками, револьвером, он был вполне обычным и никак не подходил ей, однако сейчас она убегала вместе с ним.
Легко перешагнув тело убитой гимнастки, она поймала алые ленты и обмотала одну из них вокруг запястья. Должно получиться... Должно сработать.
– Что ты... – хотел, было, спросить парень, но у него не было на это даже секунды.
Вторую ленту она обвязала вокруг его пояса, и быстро бросила:
– Разбегайся и прыгай.
А сама отбежала назад, потом сделала два скачущих полушага, и... Прыгнула с высоких подмостков. Алая лента оказалась невероятно длинной. Беглянка описала изящный полукруг в воздухе над собравшейся толпой, и в эту секунду, казалось, весь город затаил напряженное дыхание. Так прекрасен был её полёт... И пусть фигуру скрывала одежда, а лицо развевающийся плащ, одними только правильными, выверенными до миллиметра движениями можно было любоваться.
Правда, всё это длилось лишь несколько долгих мгновений. А как только траектория полёта совпала с узким переулком, девушка... Отпустила край ленты. Она по инерции полетела, буквально врезалась телом в ночную полутьму, и парень, всё это время следовавши й за ней с отставанием всего на секунду, тоже не стал мешкать, одним движением развязав узел. Где-то в переулке послышался грохот и судорожные убегающие шаги, туда же побежала группа полицейских. А собравшаяся толпа вдруг... Зааплодировала.
***
Ярморочная площадь опустела, шутихи погасли, музыка замолчала. Остались только пустые дощатые подмостки, шатры, да романтичные уличные фонари от всего карнавала. С течением времени ночь ещё больше окрасилась в синий, а луна, исколотая дырками кратеров, светила с неба золотым обелиском. Везде, по всему городу было тихо... И только на этой мощёной ярмарочной площади слышался мерный стук коротких каблуков и трости. Как хорошо, что он здесь.
Она лежала на посыпанных мелом досках и смотрела невидящим глазом в тёмно-синие небеса. От лёгкого ветра едва заметно колыхались её алые ленты – смысл её жизни, её мир и её душа.
– Как ты себя чувствуешь, моя милая леди? – этот нежный мужской тембр не мог принадлежать никому иному, только ему.