Однажды я видела сон, о котором рассказала маме. Она говорит: «Сон предсказывает то, что снова большую партию людей отправят на войну. С Нившеры, Богородска, Большелуга. Вашего учителя Николая Дмитриевича отправят на фронт. Он погибнет». Утром я пошла в школу в слезах. Николай Дмитриевич подошёл ко мне и спрашивает, почему я плачу. Заболела или что-то случилось дома? Я ответила. После последнего урока меня пригласили в учительскую рассказать, что за сон я видела и о чём он предсказывает. Я им рассказала, объяснила, что Николая Дмитриевича отправят на войну. Он там погибнет. Учителя меня стали убеждать, что Бога нет. Сны ничего не могут предсказывать. Я сказала им, что все учителя школы антихристы, а сны могут предсказать, что ожидает людей. Почему антихристы? Я ответила: «Учителя на первом уроке, когда я училась в 1–2–3-м классах, говорили, а ученики хором повторяли, что Бога нет, молитвы читать нельзя, крестики на шее носить нельзя. Учителя по домам ходили, заставляли снять со стен иконы. Мой отец считал всех учителей школы антихристами. Антихристам Бог ничего не предсказывает. Я верю, что предсказания существуют». Учителя меня не ругали, молчали. Такая доверительная беседа с учителями была 10 марта 1942 года.
А через три дня 13 марта 1942 года пришел в школу Николай Дмитриевич попрощаться, его на фронт отправляют. Меня пригласили в учительскую. При всех учителях Николай Дмитриевич сказал: «Дуня, если я вернусь с войны живым, где бы ты ни была, я тебя найду. Помогу тебе образование получить, чтобы ты была знатным человеком. Сейчас я верю твоим предсказаниям».
Учеников младших классов отпустили домой. Ученики 5–6–7 классов и учителя, колонной около ста человек, пошли к сельскому совету. Там уже стояли в строю очень много мужчин, среди них — совсем молоденькие парнишки; всех их собрали, чтобы отправить на фронт, из сёл Нившера, Богородск, Большелуг и маленьких деревень вокруг. На дороге ожидали лошадиные подводы с ямщиками. Военком завершил своё выступление словами: «Попрощайтесь, солдаты, с родными и в путь. Садитесь на подводы!» Николай Дмитриевич на прощание сказал нам: «Я вас всех люблю. Не вспоминайте обо мне плохо». Мы все вышли на дорогу и махали рукой, пока были видны подводы. 13 марта 1942 года мы не учились. Провожали на фронт своего учителя.
О судьбе Николая Дмитриевича я узнала через 52 года, в 1994 году из «Книги Памяти» о воинах, погибших в Великую Отечественную войну. Там сообщается, что Тарачёв Николай Дмитриевич родился в 1917 году в деревне Комигрезд Пыёлдинского сельсовета Сысольского района Коми АССР. Погиб в бою 22 октября 1944 года.
1941–1942 учебный год был для меня последним в Большелугской НСШ. По окончании её получила седьмую похвальную грамоту. Все выпускники 7-го класса работали зимой на лесозаготовках, весной по реке сплавляли лес, летом — на заготовке сена, осенью — уборка урожая. Жили и работали под лозунгом «Всё для фронта, всё для победы!». На трудодни зерна давали очень мало, всё сдавали государству. Было очень тяжело.
Осенью 1941 года сестру Анну отправили в Сыктывкар в ремесленное училище, там получила специальность моториста-рулевого катера. Буксировали баржи с круглым лесом — до лесозавода и боны — для Максаковской запани. Зимой плавсостав работал в мастерской, ремонтировал катера и баржи.
Через год, осенью 1942 года, меня — выпускницу семилетки отправили в школу ФЗО (фабрично-заводское обучение) при Сыктывкарском лесозаводе. В сельском совете дали на дорогу один килограмм ржаной муки. Из неё мама спекла лепёшки, солому в тесто не добавляла. До Сторожевского райисполкома, где был сбор фэзэошников, 27 км по лесной дороге, я шла пешком одна. Из сёл и деревень нашего района собралось более ста подростков. Нас отправили в Сыктывкар в школы ФЗО и в ремесленное училище. Я попала в группу рамщиков лесозавода. Мы получили общежитие в Максаковке. Одну неделю нас учили технике безопасности: как работать на пилораме, на деревообрабатывающих станках. Водили по заводу, показывали территорию, начиная с бассейна — водного цеха, где работа была на открытом воздухе. Осмотр завершился около штабелей с готовыми пиломатериалами. Получили спецодежду: кирзовые сапоги, тёплые портянки, телогрейку и большие американские брюки на ватине, сшитые из подкладочного материала, шёлка или саржи. Мы пилили авиалес для строительства самолётов. Работа была очень тяжёлая, двухсменная по 10 часов в сутки. С нами был один мужчина-механик. Он следил за исправностью пилорам и станков. Кормили три раза в день. Были полуголодными.