– Сержант Швейцер, командир взвода охраны Центрального приемника.
– Лейтенант Робсон, - представился офицер. – Первая партия – семьдесят пять человек.
Он протянул Якобу пульт управления иммобилайзерами. Мельком взглянув на светившийся спокойным зеленым индикатор, Якоб утвердил большой палец левой руки на утопленной в корпус кнопке и засунул пульт глубоко в карман.
– Мы готовы, – кивнул он.
Шестиосный транспортер был поделен на крошечные двухместные отсеки. Заключенные в одинаковых желтых комбинезонах выходили из чрева корабля на пандус колонной по одному, исподтишка оглядывались, ежились от ветра и мороси. Некоторых пошатывало после долгого лежания в гибернаторах, почти все были бледны.
Джекобс и Румфельд работали быстро: затолкнув очередную пару в ячейку транспортера, они опускали за ней дверь, которая тут же блокировалась. К новому проему проходили следующие двое и снова запирались. И так до тех пор, пока не заполнялась одна из двенадцати секций. Транспортер был рассчитан на девяносто шесть заключенных, трех охранников и водителя. Погрузка заняла полчаса – тридцать минут под ветром и дождем.
В последнюю машину усадили десяток гражданских, прибывших на «Монблане». Одного из них, лысоватого и очень подвижного толстячка, представили Швейцеру как доктора Лазарева. Пришлось на ходу переиграть отработанную процедуру, добавив в каждую из кабин транспортеров по женщине. Мужчины заняли места в ячейках для заключенных – другого выхода не было. Как показалось Якобу, это их даже оживило. Во всяком случае, когда опускалась дверь последней секции, изнутри слышался смех.
Швейцер зашел вовнутрь корабля, расписался в ведомости за приемку трехсот сорока заключенных, извинившись за грязь, которую втащил ботинками.
– Всегда у вас так? – спросил лейтенант.
– Дожди? Пять дней в неделю. Зато день – восемнадцать часов.
– Понятно… - хмыкнул Робсон. – Ну что ж, желаю удачи!
– Всего хорошего!
Пробежав вдоль колонны, Якоб вскочил в распахнутую ему навстречу дверь первой машины и скомандовал в микрофон гарнитуры: «Скорость – сорок, дистанция – тридцать. Трогай!» До самого приемника, тридцать восемь минут, ему пришлось ехать стоя.
2
Когда их вывели на первую прогулку, снова шел дождь. Высмотрев седого, поджарого негра, с которым он ехал в местном тюремном автобусе, Федор понемногу, вроде без особой цели приблизился к нему.
– Привет! – сказал он, присаживаясь, как и подавляющее большинство, под козырьком и приваливаясь спиной к стенке.
– Хай! – ответил тот, глядя в середину прогулочного дворика, где месили грязь четверо полоумных.
– Знаешь здесь кого-нибудь?
– Не! – мотнул негр головой.
– А где мы, знаешь?
Федор разговаривал, подняв глаза к небу и выглядывая из-под козырька. Со стороны должно было создаться впечатление, будто разговор идет о погоде. О чем еще болтать вновь прибывшим, как не о местной гребаной погоде?
– Планета Джангл, Центральный приемник, - поведал негр.
– Это где такая?
– Похоже, у черта на куличках!
– Сыровато в твоих куличках… - Федор оттолкнулся лопатками от холодного бетона и встал. - Как зовут-то?
– Нильс!
Глаза у негра были голубыми. Бывают у негров голубые глаза?
– Федор! – назвался он в свою очередь, и посоветовал. – Не сиди на цементе – жопу застудишь!
Усмехнувшись, Федор пошел по кругу, изредка выставляя из-под неширокого – едва ли в два метра – козырька руку, набирая в ладонь сыпавшуюся с небес водяную пыль, стряхивая ее и нюхая остающийся след на коже.
Как у нас под Рязанью в августе, - думал он. – Тепло, сыро. Грибы, наверное, дуром прут – хоть косой коси. Леса есть – должны грибы быть. И где Господь этот Джангл припрятал, в какой своей подмышке?… А стены высокие, - продолжал отмечать Федор. – Да и хрен бы с ними, со стенами, но вот мячики эти, что над башкой висят…