Глеб рядом стоял, потому все видел и навсегда запомнил: дед лежал на спине, чуть повернувшись на раненый бок – длинный, широкий и плоский, как собственный его меч, что уж несколько лет со стены не снимался. И лицом казался белее рушника, что давеча бабка Марья ко лбу прикладывала. Нос его, и без того долгий, на сей час вовсе заострился и в полумраке горницы отливал синевой. Ни нос, ни рост с силою, ни волос – густой да белый – никому из последышей в наследство не достались – не в него они вышли, в Марью Ивановну.
– Слышь, Глеб, - тронула она внуково плечо, - ты за старшого мужика нонче! Посиди с Ильей Иванычем, коль он просит. Но, коль ослабнет он вовсе – меня кликни. Близко буду, в горенке стенкой!
Она перевесила ему рушник через шею, опустила на пол возле ног ковш с водой, что так и держала все время под грудью, и вышла, чуть слышно притворив за собой дверь. Дед Илья, ожидавший того с полузакрытыми глазами, тут же заговорил.
– Знаю, баек обо мне стало много ходить в последнее время, небылиц всяких…
– Твоя правда, диду, - признал Глеб. – Любят тебя люди, уважают.
– И то дело. Хоть не злую память о себе оставлю. Но заслуги моей в том – шиш да маленько! Так уж повелось в народе нашенском: коль дела спорятся – заглавного победа, коль в помеху упираются – помощники его не сдюжили… О неудачах моих вовсе разговоров не было, а ныне и их в победы славные обращать начали. Слушай сюда, Глебушка, - сказал он чуть погодя и переведя дух. – Ты байку о Соловье-разбойнике помнишь?
– Как не помнить, диду? – удивился Глеб. – Еще по молодости твоей было, между Черниговым и стольным Киевом!
– Брехня, Глеб! – скривился Илья Иваныч. – Все не так было, не тогда и не там. Брехня… - тоскливо повторил он. – Было это или в восемнадцатом году, или в девятнадцатом – не помню точно… Скорее, в девятнадцатом, потому как следующей весной мы уже болгар пошли воевать с Долгоруким. Да… Почитай, ровно два десятка лет назад. Был я сотником уже в дружине Владимира Вячеславовича – силы было немерено, да и уважением пользовался немалым – скрывать не стану. Вот и призвал меня однажды Мономах, да столкнул с купцами, что из Чернигова через Вышеград добирались. Знаешь, где такой? – спросил вдруг он, повысив голос.
– Как же, диду, всяко знаю! – ответил Глеб. – Верстах в двадцати от нас, вверх по Днепру…
– И то ладно, - бормотнул Илья Иванович и тут же торопливо и хрипло продолжил. – История с купцами странная приключилась, да и не в первый раз, как я потом из разговора понял. Ехали они каждый свои малым обозом, у кого с десяток телег, а кто и парой обошелся. И сразу после Вышеграда останавливались у хутора – воды, что ль набрать… Да. А что дальше было – каждый по-своему рассказывал. Один говорит, что окружили их княжеские (наши, значит, Владимира Вячеславовича) дружинники, и под страхом оружия отобрали все деньги до последнего гроша. Другой с ним спорил и чуть в драку не бросался, поскольку сам он все отдал на строительство храма. И очень даже подробно поведывал про того чернеца с кружкой, что встретился им на хуторе, и речи его убедительные пересказывал. А третий купец и вовсе заявил, что хутора того уже не было – погорел он за неделю до того, одни печи остались – и ютятся на пепелище несколько мужиков с бабами, да детишек с десяток. И этот третий-то купчишка уверял, что серебро свое отдал из жалости к погорельцам, и добавил к нему кое-чего из мелочи: горшков пяток, да муки мешок. И всем бы довольны остались торговые люди, да первый из них – тот, что про дружинников рассказывал, потребовал защиты князя Владимира и челом ему ударил.
Говорить начинал Илья Иванович голосом слабым, стихающим иногда к такому шепоту, что и вовсе слов не разобрать, но сейчас он выправился, сровнялся – полегчало, видать, деду. Кровавое пятно, выступившее сквозь проложенный рушник и несколько простынных витков, больше не расползалось и даже, как казалось Глебу, подсыхать стало.
Илья Иванович кашлянул слегка, поморщился, пошевелил пальцами на замотанной толсто пораненной руке. Будто проверял, слушается она его, или вовсе в том отказывает. Потом продолжил рассказ.
«…Хоть и числился я сотником у князя Владимира, да под рукой у меня было неполных четыре десятка воинов, из них десяток – конных. Остальные, сам понимаешь, только в тревожное время за оружие брались. Ну, да по такому случаю – из-за баек купчишек, которых не то обокрали, не то обманом деньги выманили – не стоило и неполную сотню из посада двигать. Опять же побыстрей хотелось мне с делом управиться…